Лучка, прогнав на одной «калмычке» вокруг табуна, спрыгнул с лошадки подле Якова.
— А ход-то — плавный! — удовлетворенно сказал он.
— Эх, аргамачка бы сейчас, красавца! — мечтательно воскликнул Яков и потянулся всем телом. — Да размяться бы на нем!
— Ну-у, аргамак вдвое дороже! А не прослужит и того, что вот эта! — ласково похлопал Лучка по холке невзрачной «калмычки».
* * *
Пока они вот так коротали время в Кузнецком остроге, в августе из Томска пришел к ним наказ князя Никиты. И Яков, прочитав его, отправил его со своим холопом Елизаркой к Дружинке на двор, где стоял тот.
Елизарка был у Якова дворовым холопом, его бессменным спутником во всех разъездах. Он был родом из Нижнего Новгорода, уже в годках, примерно таких же, что и Яков. Но он был одинок. Родственников у него, как и жены, не было. И он, бобыльствуя, всю жизнь провел в скитаниях по московской земле, где для него никак не находилось место. Точнее, для него вообще его не было. Ну, забыл Господь Бог о нем. Что поделаешь, бывает… С густой сивой бородой и такой же шевелюрой, весь витой телом, как вяленая вобла или гончий пес, незнающий и минуты покоя, но с улыбчивым лицом, изъеденным сеткой морщин, он был для Якова отменным приятелем за чаркой водки.
И вот Елизарка пришел на двор, где стоял подьячий со своими людьми, передал ему бумагу от князя Никиты и поручение Якова, чтобы Дружинка подготовил и отдал бы ему, Якову, роспись лошадей: что и кому за что заплачено.
— Казаки покупают лошадей. И Яков говорит, надо оформить все. Служилые едут в Томск, с ними Яков и передаст роспись.
Дружинка согласно кивнул головой, и Елизарка ушел.
Через два дня Елизарка пришел к нему за конской росписью. Дружинка, встретив его на дворе, развел руками:
— Я приболел, не мог сделать-то… Так и передай Якову!
Елизарка смолчал, обвел взглядом его двор. На дворе у Дружинки что-то подозрительно много было подгородных абинцев. И все они были хмельные, качаются, того и гляди попадают…
В посольском отряде все знали, что перед уходом в это посольство Дружинка слезно вымолил у князя Никиты, чтобы тот разрешил ему высидеть водки: на дорогу, дескать, «мугальских» людей хочет попоить, для государева дела.
«Вот и навысиживал, попоил… Ах, пёс!»
— Высидок продает, торгует себе в прибыль, — сказал Елизарка Тухачевскому, вернувшись от подьячего с пустыми руками, без росписи.
Кое-кого Дружинка, оказывается, припоил и из служилых, с умыслом конечно же. Десятник конных казаков Семка Мезеня пил его водку и молчал, когда казаки поругивали подьячего. Но и его что-то проняло. Он покряхтел, как-никак жалко отказываться от водки, но все-таки махнул на нее рукой и заявился вечерком к Якову на двор, попозднее, когда стало темно. Яков был наслышан о его странном товариществе с подьячим и подозревал, чем тот приманил его к себе. По его виноватой физиономии он догадался, что десятник тут неспроста. Без лишних слов он налил ему чарку водки, а Елизарка подал десятнику соленых грибков.
Мезеня выпил чарку, крякнул, закусил.
— Яков, Дружинка помышляет на государеву казну. За чаркой поведал. Говорит, не тот товарищ-де мне попался. А то бы можно было мне нажить, да и вам, казакам, по зипуну вышло бы, у такой-то казны… Наш брат, подьячие, что ходят в Крым аль в Кизылбаши, подменяют лучших соболей, и на том имеют по пятисот и штисот рублев! Вот так и говорил. Мой грех, Яков, не хочу быть в опале из-за такого плута!
— Ха-ха-ха! — расхохотался Яков. — Каков!.. Вот так «хорек»! Сам себя, по дурости, и выдал! Ха-ха-ха!
Довольный от такой новости, он налил десятнику еще чарку и отпустил его. В этот день он отписал князю Никите про все затеи Дружинки, ничего не утаив. Отписать-то отписал, обезопасил себя челобитной, за казной стал приглядывать, своих холопов, Елизарку и Ваську, ставил подле вьюков с казной, когда сам отлучался со двора. Не доверял он даже Лучке: а вдруг тот в совете с подьячим. А уж казаков опасался — пуще всего. Эта братия, что и подьячий, за нажиток, за чарку водки, глядишь, не то сделают… Да вот житья и самому не стало…
Прошло два месяца, как они пришли в острог. Жизнь в остроге текла медленно и однообразно. Яков сходил с воеводой острожка Хононевым на изюбря. Загнать, правда, того им не удалось, зато они раздобыли пару косуль, вернулись в острожёк. Яков ушел к Хононеву, на его воеводский двор, да там и заночевал, набравшись с устатку водочки… Утром, едва открыв глаза, он вскочил и побежал к себе, опасаясь, что за время его отсутствия вдруг что-нибудь да случилось с казной, и тихонько ругался, злился на себя за то, что угораздило же его согласиться пойти с таким подьячим в посольство.
А тут еще грянуло сполошное время…
В начале сентября до острожка дошли вести, что опять идут в набег многие воинские люди. И Хононев тотчас же прислал к Якову на двор казака с вестью, чтобы он забрал из табуна государевых лошадей, да кормили бы их посольские по своим дворам: табунщик-то отказался отвечать за них.
Яков понял, что ему не открутиться от этих новых забот, нужно было что-то делать, и он пошел на двор к Хононеву.
— Федор, отдай тех лошадок крестьянам, и те бы кормили их по дворам, — попросил он его.
Хононев почесал затылок, покачал головой с чего-то.
— Эх, Яков, Яков!..
Затем он все же собрал крестьян на сходку и велел им разобрать посольских лошадей по дворам. Но те ни в какую: помирают на государевой пашне, не в тягло… Хононев и просил, и умолял, и угрожал… Наконец, он уломал их, чтобы взяли хотя бы тех лошадок, которые пойдут под государевой казной.
— Всего-то четыре! — удивился Яков упрямству здешних крестьян и беспомощности воеводы. — Хм, однако!
И он опять послал Елизарку к Дружинке с наказом, чтобы тот пришел и отобрал себе лошадей, положенных ему по росписи, да взял бы их на свой двор кормить, пока не минет сполошное время.
Елизарка вернулся со двора Дружинки ни с чем: подьячий отказался что-либо делать.
— Опять его двор полон хмельных! — сообщил Елизарка; он сам был не прочь выпить при случае, однако не опускался до торговли водкой. — Спаивает, на соболей меняет товар, что привез безвестно в Томской!.. Откуда?
— Из Тобольску! Не до государева дела ему! За нажитком приехал!
Два дня лошади Дружинки бродили беспризорно по острогу: они отощали, бока у них подвело, глядишь, еще дня три и упадут с голоду. Служилые в остроге качали головами: за что же так скотинка-то мается…
Яков выругался, велел Елизарке загнать тех лошадей к себе на двор и кормить вместе со своими лошадьми, траву покупать для них за свои деньги.
В остроге и в посольском отряде на подьячего стали поглядывать косо, ожидали, что же он выкинет еще-то.
Наконец, за два дня до Воздвижения в острог вернулся Ивашка Ку-дров с Койдой. С ними пришли еще два тархана и два улусника. Семка Щепоткин же остался в «мугалах» заложником.
