В воеводской избе посланцев хана приняли Яков и Дружинка. Тут же был Хононев и толмач. Яков объявил тарханам о великом жаловании, которое они везут Алтын-хану от государя Михаила Федоровича.
Посланцы хана выслушали его. Затем заговорил Шубачин-тархан, из ближних хана.
— Алтын-хан, меньшой брат великого государя, рад его государеву жалованию! — зачастил толмач, едва поспевая за ним.
— Постой, постой! — остановил Яков тархана. — Алтын-хан не меньшой брат великому государю, а холоп его! И за него шерть дал в Томском его человек, Сулумкичи Аргу, что быть-де ему в холопстве! И то слово ты сказал невежливое: что Алтын-хан меньшой брат великому государю, когда он назвался его холопом!
Тархан выслушал толмача, заохал, заговорил, дескать, то он обмолвился простотой своей, первый раз в послах к московскому государю, и за то невежливое слово пусть не взыщут с него.
— И где же ты слышал такое невежливое слово? У Алтын-хана? — спросил Яков Шубачина.
— Нет, нет! Такого слова у Алтын-хана и у табунов не слыхивал! А только слышал, что Алтын-хан говаривал: рад-де я государеву жалованию!..
Подозрительно было это, не обмолвкой, Яков понял это сразу же. Но делать было нечего. Он переговорил с прибывшими и стал собираться, чтобы идти до Киргизской земли, где их дожидались люди Алтын-хана, посланные навстречу им с лошадьми. А лошадей нужно было много, так как посольство Якова состояло, кроме Лучки, Дружинки и толмача Федьки, еще из десятка конных казаков во главе с Семкой Мезеней. А у Якова и Дружинки было еще по два холопа. И на всех нужно было вести съестные припасы и походное снаряжение.
Они двинулись тем же известным, исхоженным путем, каким когда-то шел Ивашка Петлин, и где когда-то ходил по ясак Бурнашка Никонов со своим отрядом, и где навсегда остался наш Васятка. А сейчас в этом посольстве вместе с Яковом в «мугалъскую» землю шел сын Бурнашки, Васька Бурнашов, конный казак.
Пока они добирались до Киргизской земли, товар у Дружинки странно увеличивался в объеме, по мере того как они проходили все больше и больше улусов. Он загрузил им всех своих коней, с которыми вышел из Кузнецка. В Киргизской земле он прихватил еще пару киргизских подвод. Этого, видимо, оказалось мало, и он подступил к Якову.
— Дай лошадь! Не то идти мне пешком! И то на тебе будет перед князем Никитой, что я шел позором пеш!
— Вы гляньте только, что вытворяет! — возмутился Яков, призывая казаков послушать речи подьячего.
Казаки обступили их. Тут же оказались и киргизы, что-то залопотали.
— Ругаются! — махнул рукой толмач, глянув на Якова.
— Ай-ай, какой плут у государя, однако! — закачал головой Койда.
— Не дам лошадь! — сказал Яков подьячему. — Куда хочешь иди! Хоть назад — в Томский!
Он приказал всем подниматься и выходить в путь, не обращать внимание на скулеж подьячего. Прикрикнул он и на обоих его холопов: «Пошли, пошли! Не останавливайтесь, не глядите на него!»
Отряд снялся с места. Конники вытянулись цепочкой по узкой извилистой тропе, и вскоре последний из них скрылся из вида.
Дружинка, сообразив, что все его угрозы прошли впустую, растерялся, когда остался один среди диких людей. И он забегал по юртам, стал ругать киргизов и одновременно выпрашивать у них коня. Видя, что никто не двинется с места без подачки, он выхватил из сумки кусок крашенины, замахал им, забегал, закричал: «Мал, мал!»
[70] Наконец, он сторговал буланую кобылку, порченую, неспособную ожеребиться, которую ему подсунули киргизы. Взгромоздившись на нее, он трусцой дернул вдогон за отрядом, ругая во все горло лошадку, московского боярского сына, киргиз, хана и еще кого-то…
— Ты, поганец, если будешь еще безобразничать, то я выпорю тебя! — погрозил Яков ему плеткой, когда Дружинка догнал их посольский караван.
Несколько дней в отряде у них было тихо. Они ехали по берегу какой-то горной реки, где не было никаких улусов. Торговать было не с кем. Поэтому Дружинка ехал спокойно. Переправлялись же они на бродах. Их было много. Конная тропа часто перекидывалась с одного берега на другой, хотя причины для этого вроде бы не было. Так что вскоре эти броды порядком надоели им. Снова и снова приходилось им преодолевать один и тот же поток, который бурлил и плевался белой пеной.
Они ехали цепочкой. У каждого сзади шла на поводу лошадь с вьюками. К бродам они подходили по очереди.
А вот еще один.
Яков направился за проводником к броду, легонько постукивая плеткой по бокам лошадки: «Но-но, голубушка!.. Пошла, пошла!»
— Эгеть, эгеть! — слышались впереди него гортанные крики проводника, понукающего своего коня.
Переправившись, Яков остановился и обернулся к реке. Там за ним переходили брод его холопы. Елизарка прошел удачно, за ним двинулся и Васька, его второй холоп. Он нанял его здесь, в Томске.
— Елизарка, помоги! — велел Яков холопу.
Елизарка сунулся было к реке, но в этот момент савраска, что шел с вьюками позади Васьки, подсекся задними ногами. Пытаясь удержаться на стремнине под ударами волн, он шарахнулся в сторону, и веревка, связывающая лошадей, натянулась. Лошадка под Васькой остановилась, уперлась ногами и задрожала от натуги. Васька подхлестнул ее плеткой, она рванула вперед… Раз, еще раз! Сильный рывок!.. И навьюченный савраска поднялся на ноги и шустро побежал на берег. Повод ослаб, и лошадки одна за другой вынеслись на галечник и всхрапнули, стряхивая холодную воду, и так дружно, как будто чихнули.
— Эк вас, однако! — усмехнулся Яков.
Вслед за ними переправились казаки. Последним переходил брод Васька Бурнашов. Посреди реки его лошадка споткнулась и повалилась в воду. Так что Васька едва успел спрыгнуть с нее. Поток подхватил их, потащил, они закрутились на воде. Вьюки, ухнув в воду, закачались поплавками, связанные между собой, и понеслись вниз по реке, набухая и медленно оседая в воду. Васька испугался, заорал на лошадку, цепляясь за нее: «Ах ты, зараза!.. Гадюка!»
Лучка подъехал к Якову и стал наблюдать вместе с ним за барахтающимся в реке Бурнашом.
— Помоги, — сказал Яков, не понимая, почему тот равнодушно смотрит, как река мочалит его свояка.
— Выплывет, — почему-то со злобой процедил сквозь зубы Лучка.
Яков глянул на него, смолчал.
Бурнашкину лошадь выловили, выловили из реки и его подмоченные вьюки. И отряд двинулся дальше, не дожидаясь, когда переправится Дружинка со своими холопами. Те только-только подходили к броду целым караваном из десятка лошадей: три лошади Дружинке было положено по росписи, на двух киргизских, пегих и низкорослых, ехали его холопы, да вели двух в поводу, а еще трех он прикупил. И на всех лошадках были какие-то тюки, неизвестно с чем-то.
Яков уже не раз спрашивал его на стоянках: «Зачем, Дружинка, везешь так много? И что везешь? Не велено идти с товарами-то!»…