Федьке же то Китайское царство совсем не нужно было. У него была заимка. Там он гнал водку и тайно от воеводы менял ее на соболей по киргизским и остяцким улусам, куда уже давно протоптал дорожку, известную лишь одному ему.
На следующий день, когда томские собрались уходить со двора по своим делам, Ермошка, хозяин двора, как-то бочком притиснулся к Федьке.
— Ты, однако, паря, того… — заикаясь, пробормотал он. — Не бери дочь худой матери-то…
Федька поначалу не сообразил, о чем это он, уставился на него. Затем он догадался, рассмеялся и похлопал его по плечу:
— Лошадь по зубам выбирают, а не по заднице!
— Во-во, то лошадь, а не девку, — пробурчал Ермошка, удивляясь самонадеянности этого боярского сына, родом откуда-то из неведомых сибирских земель…
И уж кто кого в тот вечер у вдовицы охмурил, то было неважно. Важно было то, что Федька ехал домой не один, а с новой женой. Он был удачлив, самоуверен, впереди у него была еще целая жизнь в краю, где никто не стеснял его, не мешал жить так, как желала его душа. Это он только что понял в Москве, где всем было тесно. Отец его возил из Москвы грамоты и оклады, а он, Федька, везет к тому же еще и жену… «Во, батя! А ты говорил: Федька ни на что не годен!»…
Дело же Огаркова долго волочилось в Томске, пока не был получен из Москвы указ на челобитные Алтын-хана и Мергенланзы об оскорблении их подьячим. По этому указу было велено бить Дружинку кнутом в присутствии алтыновых людей, вернувшихся к тому времени в Томск из Москвы. Указ гласил: за воровство и простоту в посольском деле. Затем Дружинку посадили еще на два года в тюрьму, здесь же в Томске.
Глава 15. Помилованный
В Томск Федька вернулся в конце января. И первым делом он заявился к воеводе. На крыльце съезжей он отряхнул мохнатками снег на сапогах, ввалился в сенцы и тут, в полумраке, столкнулся с кем-то. И этот кто-то, выскочивший из избы, хлопнул его по плечу: «Здорово, Федор!»
— A-а, Иван, и ты здесь! — узнал он десятника пеших казаков Ивана Москвитина.
— Иди, иди! Там ждут тебя! — вышел в сенцы и Харламов, необычно сутулясь и с таким видом, словно был чем-то доволен и торопился остаться один.
— Что ты путаешься под ногами-то! — дружелюбно толкнул Федька в спину Москвитина, на ходу пожал ему руку, боднул головой еще кого-то, столкнувшись с ним в дверях, и чья-то сабля звякнула о притолоку двери…
Переступив порог, он зачерпнул ковшиком воды из кадушки, стоявшей тут же у двери. Выдув ее залпом, он бросил обратно ковшик на крышку кадушки и, вытирая усы, громко икнул. Он был с похмелья, в груди горел огонь, и он залил его холодной водой.
Вслед за ним в избу вошел денщик Давыдка с деревянной бадейкой полной воды.
— Чё ты, как лошадь-то! — заворчал он на него.
Федька еще раз икнул, уже нарочно, и хлопнул его по спине: «Работай, служба!»
Загремев бадейкой, Давыдка вылил воду в кадушку и скрылся опять за дверью.
А надо бы заметить, что эта съезжая, в которой вершились все городские дела, была огромной пятистенной избой, перешитой досками на маленькие закутки. В одном из них находилась каморка дьяка. Рядом в своем закутке громоздился внушительных размеров воеводский стол. В следующем закутке сидели подьячие. А еще в одном — казначей. Там хранилась городская казна и книги: расходные, окладные и списочные служилых. И была еще большая комната для сбора войсковой старшины города, в которую вот сейчас-то и вступил Федька.
Он громко поздоровался со всеми: «Здорово, атаманы!» — снял шапку и сел на лавку подле оконца, рядом с Тухачевским. Тот машинально пожал ему руку, весь поглощенный вниманием к тому, что говорил Копылов воеводе, князю Ромодановскому.
Митька Копылов служил атаманом пеших казаков. Он был ровесником Федьки. Службу он начал когда-то, уже давным-давно, простым пешим казаком. Сюда же он перебрался из Тобольска полтора десятка лет назад со своим отцом и вскоре стал десятником. Затем он поднялся выше — на ступеньку пятидесятника. И вот теперь он атаман. У него был свой двор, красавица жена. Он привез ее из Москвы, тоже как и Федька. Отец же его был когда-то дворовым холопом боярина Ивана Романова, родного дядьки царя. И сюда, в Сибирь, он бежал, спасаясь от погрома Борисом Годуновым семейства Романовых. Вон когда было это дело-то, три с половиной десятка лет назад… И даже внешне Митька был чем-то похож на Федьку: такой же крепкий и упрямый. Но он не страдал запоями, как Федька.
А на той Вилее-реке никто из служилых не бывал! — горячился Митька, видя как равнодушно слушает его воевода. — И государю ясак не собирал! А река, говорят, велика! От Вилее-реки же плыть по Лене до Северее-реки недели четыре аль пять! И места добре богаты зверем! И то выйдет казне в великую прибыль!..
— Откуда такие слухи? — подозрительно поглядел Ромодановский на него, озадаченный азартным огнем, горевшим в глазах этого, вроде бы всегда уравновешенного атамана.
Князь Иван Ромодановский приехал сюда, на воеводство, не службу служить, а за сибирским нажитком, как и все другие воеводы, с которыми он добирался из Москвы. Да и был он еще слишком молод для такого дела, какое предлагал вот этот атаман.
— Тазовские служилые, с Мангазеи, сказывали! — ответил Копылов. — Федька Скиба, с дружками!
Он недавно вернулся из Енисейска. Туда он ездил с посылкой еще прежнего воеводы Томска, князя Никиты. И там он столкнулся с пришедшими туда с низовьев Енисея мангазейскими годовальщиками, которые и сообщили ему о той реке. Тем же, в свою очередь, рассказали об этой реке промысловики, что соболевали на той реке и там, на Вилее-реке, поставили зимовье, одернули его острогом.
— И берут с тамошних инородцев ясак промысловики, опричь государевых людей!..
— Ладно, ладно, Митрий! — отмахнулся от него князь Иван. — Ты же летом только из киргиз! И опять походом?! Успеем, поговорим о твоей Вилее!.. Хе-хе! Какие вы тут, однако! — обвел он насмешливым взглядом томских служилых. — Давай — кому тут нечего делать — отваливайте! Без вас голова идет кругом!
Казаки нехотя поднялись с лавок, на которых расселись было вдоль стенок съезжей и травили, от безделья, небылицы. Толкаясь, они вышли во двор.
Дослушать, чем же закончился этот разговор воеводы с атаманом, Федьке не дал все тот же Ванька Москвитин. Он вытащил его из съезжей по делу с куплей деревеньки на протоке Иштан. Ту Федьке предложил татарин Тюзум из Горбуновского улуса. И тот как раз сейчас приперся не ко времени в острог со своей продажей. Делать было нечего. И Федька, проклиная татарина, выскочил из съезжей и бросился к себе на двор, где его дожидался Тюзумка. Он переговорил с ним и побежал назад. Но служилые уже расходились из съезжей. И он столкнулся с Копыловым и Тухачевским, когда те выходили от воеводы.
— Ну, как Ромодановский? — спросил он атамана, переводя дыхание после запальной спешки.
— Дал добро! — помахал атаман в воздухе наказной памятью; он получил только что ее от дьяка и теперь думал, что дело было за малым. Подобрал он уже и 50 казаков. И те ждали тоже вот этого разрешения воеводы, чтобы сняться и двинуться в дальний путь.
