Фицджеральд гордился «Циклоном в безмолвном краю»; 31 мая 1936 года он писал Гарольду Оберу: «Закончив этот рассказ, я не сомневался, что он лучший из всех, что я сочинил за год». Он очень хотел, чтобы его опубликовали, и собирался писать другие рассказы о Беде. Нуждаясь в деньгах, он тем не менее решительно не желал вносить какие бы то ни было исправления и хотел, чтобы рассказ был напечатан как есть. Если у «Сатердей ивнинг пост» хватило нахальства отвергнуть его «по чисто моральным соображениям» или каким-нибудь другим, писал он Оберу, то надо отказаться от договоренности, что в первую очередь мы предлагаем рассказы в «Пост». Решение его было твердым. «Я предпочту поместить Зельду в государственную психиатрическую больницу и жить на 200 долларов в месяц от «Эсквайра».
Двадцать девятого июня 1936 года редактор «Пост» Джордж Лоример и редактор отдела художественной литературы Аделаида Нилл попросили переработать рассказ. «Лично меня, — писала Нилл, — этот новый рассказ очень обрадовал: он показывает, что мистер Фицджеральд все еще может написать простую любовную историю без мелодрамы, присутствовавшей в его последних рукописях». Фицджеральд не стал переделывать «Циклон в безмолвном краю», и «Пост» его не взял. Так же твердо держался он в случае с «Бедой», продолжением «Циклона». «Мне кажется, вы недооценили «Беду», — писал он в октябре 1936-го Аделаиде Нилл. — Если у вас есть какие-то конструктивные предложения, пожалуйста, сообщите, хотя рассказ мне нравится и так». «Пост» с запозданием принял «Беду» и напечатал в номере от 6 марта 1937 года. Это был последний рассказ Фицджеральда в «Пост» после почти двадцатилетнего сотрудничества.
Циклон в безмолвном краю
(перевод В. Голышева)
I
— Да ты расслабься. Пусть санитар тебя подменит. Господи боже, не знаю, что я сделал бы, если бы пациент не давал мне спать всю ночь идиотскими звонками.
— Я об этом думал, — сказал Билл. — Я старался вспомнить все, чему меня учили в медицине. Но он — большая шишка…
— Этого ты не обязан учитывать…
— Я не о богатстве. Я о том, что он держится как важная шишка в своей профессии. Как Данди и Келли в нашей…
— Ты издерган, — сказал его товарищ. — Как ты сможешь через два часа читать лекцию девушкам?
— Не знаю.
— Ляг и поспи. А мне надо в бактериологическую лабораторию — но перед этим хочу позавтракать.
— Поспи! Я десять раз пытался заснуть ночью. Только глаза закрою — звонок из этой палаты.
— Ладно, завтракать будешь?
Билл был одет — вернее, так и не разделся ночью. Гаррис закончил переодеваться и, завязывая галстук, сказал Биллу Крейгу:
— Смени пижаму. У тебя мятый вид.
Билл застонал.
— Я пять раз переодевался за два дня. Думаешь, у меня своя прачечная?
Гаррис подошел к комоду.
— Надень, будет впору — осенью я часто твое надевал. Давай, одевайся. Завтрак ждет.
Билл собрался с силами и стал приводить в порядок нервную систему, чтобы жить дальше; система была крепкая, и сам он был хорошим физическим экземпляром, наследником многих врачебных поколений. Он переоделся в свежий белый костюм.
— Пошли. Но сначала надо бы что-то сказать этому больному.
— Да брось. Пойдем позавтракаем. Не может человек расслабиться!
Они вышли в коридор, но Билл все не мог успокоиться.
— Все же как-то неловко. Бедняге не на кого рассчитывать, кроме меня.
— Ты становишься сентиментальным.
— Наверное.
А навстречу по коридору шла Беда, такая белая Беда, такая милая, что трудно было соединить ее с этим именем. Но беда сущая. Квинтэссенция беды — беда во плоти, манящая…
…беда.
Начала улыбаться за пятьдесят шагов и летела, как облако, мимо интернов, остановилась, четкий военный поворот, подошла к обоим и, фигурально говоря, прижала их. Сказала только:
— Доброе утро, доктор Крейг. Доброе утро, доктор Мейчен
.
Затем, полагая, что нужное достигнуто, прислонилась спиной к стене в уверенности, о, в полной уверенности, что запечатлела себя на мужской глине.
Это был любопытный тип американской красотки; очарование ее трудно изобразить, потому что тут смешалось много племен. Не блондинка и не брюнетка; порода особенная; что-то вроде осенней страницы настенного календаря тридцатилетней давности, только глаза не октябрьские, а голубые. Под официальным именем значилась как Бенджамина Розалин, для друзей — Беда.
На что еще она была похожа? Для двоих интернов — на прелестную булочку, на сливки к кофе
в утренней столовой.
Все это разыгралось за секунду. И они пошли дальше, только Билл захотел остановиться у стола дежурной и предупредить, где его найти.
— Ты сойдешь с ума с этим стариком, — сказал Гаррис. — Лучше подумай о том, как мы завтра будем перерезать ему симпатические нервы. Вот когда ему в самом деле понадобится помощь.
Дежурная мисс Харт сказала:
— Доктор Крейг, вам вызов из четвертого отделения. Примете?
Гаррис потянул его к столовой, но Билл сказал:
— Приму.
— У тебя через полчаса лекция. Позавтракать не успеешь.
— Ничего. Из палаты один-Б, да?
— Да, доктор Крейг.
— Черт, хотел бы послушать твою лекцию стажеркам, — скривившись, сказал Гаррис. — Ну, давай — мальчики всегда мальчики.
Билл вошел в палату один-Б четвертого отделения. Мистер Полк Джонстон, крепкий, пятидесятилетний, сидел на кровати.
— Ага, пришел, — грубо сказал он. — А то сказали, что, наверное, не придете. Но вы единственный, кому я могу доверять, — вы и эта медсестричка, которую они зовут Бедой.
— Она еще не сестра — она еще стажерка.
— Ну, мне она кажется сестрой. Слушайте, зачем я вас позвал — как, скажите еще раз, называется эта операция?
— Называется симпатэктомией
. Кстати, мистер Джонсон, разрешите снять с вас носок?
— Нет! — рявкнул больной. — Я думал, вы тут врачи, а не педикюрши. Я буду в носке. Если думаете, что я сумасшедший, — как я заработал свои деньги?
— Никто не считает вас сумасшедшим. Мистер Джонсон, мне надо идти на лекцию — после нее загляну.
— Когда?
— Ну, через час.
— Ладно. Тогда пришлите эту девушку.
— Она тоже будет на лекции. — Билл ускользнул под стон пациента.
Больница располагалась в трех зданиях, соединенных галереями платанов и кустарника. Билл вышел наружу и по дороге к аудитории, остановившись, прислонился к торчавшему суку. Откуда это раздражение? Может, он напрасно выбрал эту профессию.
