— Только без насилия! — вмешался хозяин усадьбы. В его голосе звучала тревога. — Сначала арестуйте, а потом смотрите у него за ушами!
— Что там насчет моих ушей? — раздался с порога новый голос.
Эммет, утомленный бритьем, шагнул к креслу, опустился в него и вопросительно взглянул на доктора, но не увидел ответа ни на его лице, ни на чьем-либо еще — и только когда встретился глазами с мисс Трейнор, она торжественно ему подмигнула. На сей раз он уловил в этом предостережение.
В комнате посылались и другие сигналы. Двое молодых людей обменялись загадочными взглядами, после чего один из них вышел за дверь, а второй подвинул стул поближе к Эммету и сел.
— Моя фамилия Петтигру, мистер Монсен.
— Здрасте, — обронил Эммет и затем: — Присаживайтесь, Дейвис. Вы, наверное, устали. Час назад я видел вас из окна — вы рвали сорняки рядом с конюшней. И так энергично!
Должно быть, доктор Кардифф заметил пот, выступивший на лбу юного актера, поскольку качнул головой, что в любой точке земного шара поняли бы как «не обращайте внимания».
Петтигру мягко похлопал Эммета по колену.
— Если я правильно понимаю, мистер Монсен, вы болели, а те, кто болеет, не всегда принимают самые подходящие лекарства. Разве не так, доктор? — Он взглянул на Кардиффа в поисках подтверждения. — Меня прислали к вам из окружной полиции — я их уполномоченный, а заодно санитар…
В этот миг прозвенел дверной звонок, и мисс Трейнор — единственная из присутствующих, чье внимание не было целиком сосредоточено на сидящем в кресле Эммете, — пошла открывать.
На крыльце стояла взволнованная миловидная девушка с конвертом в руках; она неуверенно посмотрела на мисс Трейнор.
— Вы хозяйка?
— Я секретарь мистера Монсена.
Новоприбывшая облегченно перевела дух.
— Раз вы сами на службе, вы меня поймете. Я из медицинской лаборатории… у нас произошла путаница, был срочный вызов, и я… и вам доставили не ту кардиограмму. — Некоторое время она пыталась выкрутиться, потом спасовала перед улыбкой, полной безграничного великодушия. — Ну, знаете — это где записана работа сердца.
Мисс Трейнор кивнула: она старалась уследить за тем, что творится в доме, и слушала визитершу вполуха.
— Чуть было не случилось беды. Тот, кто получил результаты мистера Монсена, решил, что он вполне здоров и снова может играть в поло… а мистер Монсен получил его результаты, и…
Тут ей вновь пришлось перевести дух — но к этому моменту улыбка мисс Трейнор стала ярче на величину, которую можно было бы измерить разве что в омах. Теперь заговорила она.
— В этом конверте правильная кардиограмма мистера Монсена?
— Да.
— Хорошо, я ему передам. Можете не волноваться. Доктор Кардифф его больше не лечит.
Когда девица с благодарностью отбыла, мисс Трейнор вскрыла конверт. Сама кардиограмма мало что могла ей сказать, но у нее хватило нахальства до возвращения в гостиную прочесть приложенное к ней объяснительное письмо.
Физически ситуация в доме не изменилась, но несколько оживилась. Второй молодой человек вернулся после своих поисков и стоял над Эмметом, держа на ладони с полдесятка каких-то пилюль. Происходящее явно не доставляло Эммету никакого удовольствия. Таким она его еще никогда не видела: выражение его лица смахивало на описанный им в книге штиль перед натиском свирепейшего муссона.
— Эти пилюли выдал мне доктор Кардифф, — медленно произнес он. Затем повернулся к другому гостю и понизил голос до доверительного шепота: — Если хотите знать, кто мне это давал… — Он повернулся к Дейвису. — Есть такая трава, которая растет диким образом на разных участках…
Он оборвал фразу из-за новой помехи — на этот раз усталого оклика с порога.
— Привет, Чарли!
Петтигру поднял глаза на третьего молодого человека, возникшего в двери.
— А, Джим! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь?
— Меня вызвали, — пояснил тот. Потом с легким укором кивнул на мисс Трейнор. — Эта дама доставила меня сюда еще вчера вечером… но, кажется, забыла обо мне. Я спал на заднем сиденье машины.
Мисс Трейнор повернулась к Карлосу Дейвису.
— Этот человек — тоже санитар, — сказала она. — Я привезла его сюда после того, как мистер Монсен освободил остальных.
— Она велела не показываться никому на глаза, — пожаловался Джим. — Так я и бегал из комнаты в комнату… а потом они отправились на прогулку! Я до семи не спал!
— Никакой дряни не нашли? — жадно спросил Петтигру.
— Дряни? Ну, этот драндулет, в котором я спал… он тридцать второго года.
— Это моя машина, — вмешалась мисс Трейнор. — Между прочим, очень хорошая.
Возможно, эта последняя реплика и побудила ее шагнуть вперед и протянуть доктору Кардиффу свежедоставленную кардиограмму, сопроводив сие действие несколькими словами из тех, что обычно называют «тщательно подобранными».
Неделю спустя флигель по-прежнему окружали розы — в саду были «Анжель Перне», и «Чероки», и «Цецилия Бруннер», а «Талисман» и «Блэк бой»
веселой пестрой гурьбой лезли на крыльцо и выглядывали из-за угла. Возможно, их присутствие произвело эффект, которого обычно ждут от целебных трав, ибо Эммет избавился от своей малярии, даже не успев принять последнюю из зеленых пилюль. Скоро он вернулся к своим трудам, и именно под его диктовку — а поскольку это последнее слово звучит грубовато, давайте поправим дело замечанием, что в течение весьма продолжительных периодов не требовалось вовсе никаких слов, — проходили его встречи с секретаршей. И хотя розы вскоре отцвели до следующего года, можно было смело предполагать, что в отношениях этой пары они будут цвести всегда.
В апреле 1939 года Зельда и Скотт поехали отдохнуть на Кубу. Поездка получилась ужасной; он запил и вынужден был лечь в больницу в Нью-Йорке, а Зельда вернулась в больницу «Хайлендс» одна. Больше они с Фицджеральдом не увиделись. Рассказ «Поклон Люси и Элси» родился в этот период. Фицджеральд начал писать его почти сразу, когда, еще больной, вернулся из Нью-Йорка в Калифорнию.
Фицджеральд послал рассказ прямо Арнольду Гингричу, редактору «Эсквайра», в середине лета 1939 года. Гингрич дал его своему рецензенту Альфреду Смарту с запиской: «Ал, как вы смотрите на то, чтобы напечатать в «Эсквайре» этот современный вариант «Отцов и детей»? Пятнадцатого августа Смарт ответил отрицательно: «Письмо Эванса Джорджу весьма скабрезное, и католический мотив надо подчистить». На другой день Гингрич написал Фицджеральду письмо, подробно объяснив, что ему многое нравится в рассказе, но не упомянув ни о скабрезности письма Уордмана Эванса Джорджу, ни о «католическом мотиве». Он похвалил рассказ: «Рассказ, мне кажется, отличный», но выдвинул возражение против одной женитьбы. «Понимаю, что мое возражение касается самой сердцевины рассказа, и это не такая уж мелочь», — продолжает Гингрич почти извиняющимся тоном, но тем не менее просит об исправлении: «Нельзя ли чем-нибудь заменить вторую женитьбу?» Фицджеральд ничего не поменял.
