К концу выставки Джексона в галерее Бетти купили всего две картины, и все вырученные средства ушли в карман Пегги. Ли, будто представитель арт-дилера, пыталась найти покупателя на работы Джексона. Еще одну картину с той выставки приобрела сестра их коллеги Фрица Балтмана. Бетти пыталась продать другие работы со скидкой или взывала к совести клиентов, уговаривая сделать покупку из соображений «благотворительности». В апреле ей все же удалось продать одну за 700 долларов. Зная о тяжелом финансовом положении Ли и Джексона, Парсонс отказалась от комиссионных с этой продажи. Поллоки жили на средства от той сделки почти год
[1147]. Но при этом экономили до крайности. Из-за проблем с отоплением им пришлось снова закрыть второй этаж. Соответственно, Ли, одетая в толстые свитера, рейтузы и джинсы, вынуждена была вернуться в гостиную и вместо живописи заняться еще одним столом с мозаичным декором
[1148]. Джексон из-за холода не мог работать в сарае. Он скатился к состоянию, которое Ли назвала маниакальными «грувами». Поллок врубал джаз на фонографе в гостиной на полную мощность, так что музыку слышно было даже через заснеженные поля, окружавшие дом, и пил. «День и ночь, день и ночь, по три дня кряду, пока тебе не хотелось вылезти на крышу! Весь дом трясся», — рассказывала она
[1149]. Это был вой и вопль пьяного мужчины, переживавшего упадок между двумя периодами активного творчества. Однажды Поллок сказал Ли: «Когда ты пишешь, никаких проблем нет. А вот с тем, что делать, когда ты не пишешь, огромная сложность»
[1150].
А пока Ли с Поллоком влачили жалкое существование — попросту выживали — в уединении Спрингса, творчество Поллока породило бурные дебаты и в официальном мире искусства Нью-Йорка, и среди художников — завсегдатаев «Уолдорфа». Джексон уезжал из города в страшно подавленном состоянии, но создал там целую бурю, вылившуюся в активные дискуссии и творческие эксперименты. Поллок бросил обществу перчатку, и другие художники почувствовали себя обязанными принять этот вызов
[1151]. Осмелится ли кто-то еще сделать свое творчество абсолютно свободным? Выразит ли это на полотнах столь большого масштаба? К тому времени исторически сложилось, что важными считались крупные картины, грандиозные полотна европейских мастеров. Они получали призы в салонах и академиях. С их помощью художники делали наиболее громкие заявления. Одним из последних примеров была «Герника»
[1152]. В рамках Федерального художественного проекта многим нью-йоркским художникам приходилось создавать масштабные произведения монументальной живописи. Тем не менее до Поллока никто не переносил такие масштабы в мастерскую, даже из тех, кому посчастливилось разжиться огромными кусками дешевого льна с таможни. Возможно, они просто боялись показаться слишком самонадеянными. А Поллок словно выдал им лицензию на это.
«После 1948 года и после Поллока все принялись писать более масштабные полотна, — рассказывал Джордж Макнил. — И в результате все будто выросли как художники и превратились в совершенно других людей»
[1153]. А Мазервелл говорил: «Большой формат одним махом изменил вековую тенденцию французов к превращению современной живописи в предмет интерьера… мы заменили обнаженную девушку и застекленную створчатую дверь современным Стоунхенджем, ощущением возвышенного и трагического… Вот это поступок!»
[1154] Однако масштаб произведений был не единственным вопросом, поднятым Поллоком. Он на своем примере показал всем, что в каждом творце таится свое уникальное заявление. Но обнаружить его можно, лишь проявив настойчивость, граничащую с безумием, а иногда даже переходящую в последнее.
Элен и Билл тоже оказались втянутыми в шумиху вокруг новых работ Джексона. Это, к сожалению, только усложнило их ситуацию. Билл старался закончить серию картин для показа в галерее Чарли Игана, который должен был состояться в апреле. Он был ужасно азартным от природы, хотя эту черту обычно успешно скрывали его внешнее спокойствие и непринужденная веселость. И Поллок стал для него одновременно и отвлекающим фактором, и стимулом. У Горки тоже была запланирована выставка — на февраль. В результате давление на Билла оказалось чрезмерным. Ведь он постоянно сравнивал себя с этими двумя друзьями-художниками: оба уже создали великие произведения искусства к этому времени, а Билл пока еще только шел к этому. Кроме того, та зима выдалась очень тяжелой в финансовом плане не только для Поллока и Ли, но и для де Кунингов. Однажды, провожая друзей, уезжавших на несколько недель за границу, Билл с досадой сказал Элен: «Как эти люди могут позволить себе поездку в Европу? Мы не можем позволить себе даже остаться здесь»
[1155]. Они начали сдавать за деньги кровь, чтобы купить керосин
[1156]. Идея предстоящей выставки Билла в галерее Чарли Игана принадлежала Элен. Поэтому она теперь не могла отвлекать внимание мужа от живописи, предлагая ему взять коммерческие заказы или заняться оформлением интерьеров. Так что, пока он готовился к выставке, зарабатывать на жизнь нужно было ей. «Наши доходы были совсем крошечными. И в конце концов у меня возникла идея начать зарабатывать в качестве автора», — рассказывала Элен
[1157].
Кроме рецензий и отзывов на балет и другие танцевальные представления женщина и раньше писала статьи в журналы, в том числе в Seventeen и Mademoiselle. Она была уверена, что способна в этой сфере на большее. По счастливой случайности она познакомилась с Рене Арб. Та в 1947 г. написала об Элен и о Нелл Блейн статью для Harper’s Jr. Bazaar под названием «Они пишут свой путь маслом»
[1158]. Узнав, что Арб работает также и для ArtNews, Элен заявила, что критики этого журнала «ничего не смыслят в современной живописи. Они просто специализировались на истории искусства в университетах и, знаете ли, учились у людей, тоже совершенно не разбиравшихся в современном искусстве… То, что им доверили писать рецензии на современные произведения искусства, просто смешно»
[1159]. Рене передала эти слова Элен новому управляющему редактору ArtNews. Тот ответил: «А ты скажи ей, чтобы она сама пришла и показала, как надо писать». Это приглашение положило начало следующей важной главе в жизни Элен: карьере автора, пишущего на тему искусства. А еще она встретила человека, который, по словам Эрни, стал самым важным в ее жизни после Билла, — Тома Гесса
[1160].
