Подобный вызов не мог остаться без ответа. Новая волна агитации заставила быстрее биться сердца давних членов Союза художников. И абстракционисты организовали и провели в Музее современного искусства симпозиум под названием «Говорит современный художник». Участвовали почти 250 человек, среди них Поллок и Ли. Выступали в основном их старые знакомые, в частности Стюарт Дэвис. Ораторы опять стучали кулаками по трибуне, гневно вещая о проблеме защиты прав художников. Существенная разница между 1938 и 1948 г., однако, заключалась в том, что теперь в защите нуждалось не право получать средства к существованию в рамках Федерального художественного проекта. На кону было куда более фундаментальное право человека искусства творить так, как ему нравится, не подстраиваясь под чьи-либо вкусы
[1301]. Осенью в том же Музее современного искусства состоялось еще одно мероприятие: симпозиум при поддержке журнала Life. В нем приняли участие 15 выдающихся историков искусства, критиков, издателей и преподавателей, в том числе Клем Гринберг. Перед присутствовавшими стояла четкая и весьма трудная задача: обсудить и «попытаться объяснить странное искусство сегодняшнего дня», которое «выглядело неправильным», было «уродливым» и «трудным для понимания», но отражало «доминирующую тенденцию… нашего времени»
[1302]. Журнал Life счел этот симпозиум настолько важным, что в октябрьском 11-м номере опубликовал для широкой публики его полную стенограмму. В том же номере между страницами с рекламой автомобильных шин «Гудиер» и персиков «Хант» читатели увидели репродукции полотен пяти современных американских художников, в том числе Джексона Поллока и Билла де Кунинга
[1303].
Нью-йоркских художников-авангардистов, к счастью, так долго игнорировали, что они смогли развить свои уникальные стили, сформировать собственную культуру и социальную систему. И теперь они не собирались никому позволять давать им дефиниции — ни позитивные, ни негативные. В их распоряжении теперь имелся собственный журнал Tiger’s Eye, в котором они могли делать свои заявления. А осенью авангардисты открыли на чердаке в доме № 35 по Восточной восьмой улице свою школу
[1304]. Ее довольно нелепое название, «Сюжеты художника», явно свидетельствовало о том, что подобные официальные начинания для них совершенно непривычны. Впрочем, эта школа сыграла в развитии современного американского искусства огромную роль. Самым важным ее вкладом были не сами занятия, ведь ее посещало совсем немного студентов. Ключевым, и даже революционным, стало решение руководства школы проводить по пятничным вечерам выступления приглашенных лекторов
[1305]. Сначала ораторами были в основном сюрреалисты, с которыми дружили двое из четырех основателей школы, Боб Мазервелл и Дэвид Хэйр. Но уже к концу года в учебном заведении, которое вскоре начали называть не иначе как «Школой Мазервелла», читали лекции преимущественно нью-йоркские абстракционисты. А ведь до этого они говорили и об искусстве, и о жизни исключительно друг с другом
[1306]. Теперь же, обращаясь к более широкой аудитории из представителей всего художественного сообщества, эти ораторы дали голос новому движению, существование которого, кстати, они в лучших традициях анархизма так и не признали. Это течение в итоге получило название благодаря походя брошенному словосочетанию критика из New Yorker, старавшегося подобрать слова для описания нового направления в изобразительном искусстве. В 1946 г. Роберт Коутс позаимствовал одну фразу из книги Альфреда Барра о Кандинском, изданной еще в 1929 г. Новый стиль стали называть абстрактным экспрессионизмом
[1307].
В тот год картины Поллока наделали много шума и породили массу разговоров в Нью-Йорке. Тем не менее они с Ли продолжали жить в Спрингсе, как прежде: работали, принимали гостей и все сильнее ссорились. Вечера или выходные с друзьями часто заканчивались руганью, оскорблениями и даже летавшими по комнате тарелками. Однажды во время ужина Поллок опрокинул буфет, полный посуды. Взрыв ярости был вызван неожиданным появлением давнего любовника Ли — Игоря. Тот в результате неласкового приема и столкновения с кулаком Джексона остался с разбитой губой
[1308]. При этом сам Поллок изводил Ли, постоянно заигрывая с другими женщинами. Чаще всего объекты его внимания отлично знали: это не более чем злобная игра, которой он стремился вывести из себя жену
[1309]. (Трезвый Поллок был в общении с женщинами очень робким. Когда Мэй Табак однажды пришла к ним в отсутствие Ли, Джексон настоял на том, чтобы они поговорили на улице. Так никто не мог бы заподозрить, что между ними что-то есть
[1310].) Но если объект внимания Джексона не входил в их тесный круг, женщина могла ответить на его ухаживания. И рисковала тут же познакомиться с гневом Ли. После одной такой стычки между Ли и дамой, имевшей несчастье поддаться чарам художника во время карточного вечера, он выбежал из дома. Поллок размахивал руками и кричал Ли: «Убирайся, сука! Ненавижу тебя до последней косточки!» По словам сестры Ли Рут Штайн, «[Ли] потом сидела рядом с Джексоном, обняв его и целуя, до тех пор, пока его гнев не утих»
[1311]. Протрезвев, мужчина отлично понимал: его поступки отвратительны и он делает Ли несчастной. «Не могу пообещать тебе, что брошу пить, — признался он ей однажды. — Ты же сама знаешь: я стараюсь. Но ты попробуй думать об этом как о буре. А любой шторм рано или поздно кончается»
[1312].
