К тому дню, когда Элен столкнулась на улице с Ларри, она уже и сама отлично знала: учеба в Хантерском колледже не делает ее особенно счастливой. «Я чувствовала, что не контролирую свою жизнь, — вспоминала художница. — Не я выбирала, что мне делать»
[242]. Рассказывая впоследствии ту или иную историю из своей жизни, Элен нередко искажала хронологию, стремясь показать, что все произошло быстрее, нежели это было на самом деле. Второстепенные события в ее памяти не задерживались, так как не имели значения. Но в этом случае, по-видимому, ее действия действительно были на редкость быстрыми и решительными. Итак, в тот же вечер, когда она случайно встретилась с другом детства, Элен нашла Школу Леонардо да Винчи, подала заявление о поступлении и вскоре была принята.
Одновременно девушка бросила Хантерский колледж и впервые в жизни попала в то, что сама назвала «зачарованным кругом», — творческую среду, полностью состоявшую из художников. Элен рассказывала: «Атмосфера там была свободной и легкой, художники и студенты бродили по коридорам. В одной аудитории скульпторы работали с глиной или камнем, в другой — студенты рисовали обнаженную натуру». Спустя годы де Кунинг описывала удивительное чувство «освобождения» от того, что «голую женщину все вокруг воспринимают как нечто само собой разумеющееся»
[243]. Большинство преподавателей в школе были «сумасшедшими» итальянцами. Некоторых наняли на эту работу через проект, в том числе первого учителя Элен. Звали его Коррадо ди Маркарелли, или, на американский манер, Конрад Марка-Релли. Преподавателю было 24 года, и он, по словам Элен, водил машину «длиной в полквартала»
[244]. Именно благодаря Марка-Релли, который станет другом Элен на всю жизнь, она начала понимать, что значит быть художником. Это и величайшая радость, и жертвы ради нее. «Меня интересовала работа, работа и работа, — рассказывала Элен о себе 18-летней. — Я хотела только одного: рисовать каждый день и целыми днями напролет, полностью раствориться в этом занятии»
[245].
Элен всегда любила экстравагантно одеваться, а теперь она стала выглядеть как художник. «Она казалась удивительно красивой в своем черном плаще и берете. А еще она была на редкость уверенной в себе, — вспоминает сокурсница Элен Джейн Фрейлихер. — В юности у Элен были ярко-рыжие волосы и стрижка паж. А еще она говорила со странным акцентом, который невозможно было привязать ни к какой стране. Не думаю, что она его подделывала нарочно, но это определенно был не бруклинский говор»
[246].
Теперь во время своих поездок на Манхэттен и обратно Элен возила альбом для рисования, карандаши и уголь, но таскать книги ей тоже приходилось. Решение бросить Хантерский колледж отнюдь не означало, что она бросила учебу. «Я из тех, кто пытается одновременно усидеть на двух стульях», — объясняла художница
[247]. Однажды Элен не спеша вошла в студию, где студенты Марка-Релли писали натюрморт. Она привлекла внимание классного руководителя Роберта Джонаса тем, что несла толстую книгу о шизофрении. «Элен была очень красивой и очень современной», — вспоминал он. С первым все понятно, а на передовой характер ее взглядов ясно указывал тот факт, что в руках студентки была книга о психических расстройствах. Ведь дело было в те времена, когда интеллектуалы Нью-Йорка только открывали для себя Фрейда
[248]. Элен тоже запомнила первую встречу с Робертом, хоть и по-другому. Она говорила: «Этот человек вошел и осмотрел класс, и я сказала себе: „Ага, сейчас он подойдет ко мне“. Потому что на мне был надет милый синий свитерок. И он подошел. И пригласил меня на свидание. Сказал, что поведет меня на выставку американских абстракционистов»
[249]. В детстве и юности Элен много дней провела в Метрополитен-музее и в залах Коллекции Фрика. Вместе с матерью, братьями и сестрой она рассматривала великие произведения искусства, после чего самостоятельно делала их копии. У девушки с детства сложилось устойчивое впечатление: чтобы картину художника повесили в музее или показали на выставке, он должен быть мертвым и европейцем. То, что в экспозиции могут присутствовать работы живых американских художников, ей даже не приходило в голову
[250].
Джонас оказался на редкость компетентным проводником для знакомства Элен с этим пока еще незнакомым ей миром. В свои тридцать он писал небольшие сюрреалистические работы и был частью художественного сообщества Нижнего Манхэттена. В тот год он даже немного пожил в одной квартире с Ли и Игорем
[251]. Роберт пригласил Элен на действительно важное мероприятие в мире американского искусства — ежегодную выставку, проводимую «Американскими художниками-абстракционистами». Один критик из New York Post, посетив первую экспозицию под эгидой этого общества годом раньше, написал, что не видит будущего для абстрактного искусства. Для Элен же выставка 1937 г. стала истинным откровением. Даже 20 лет спустя она точно помнила расположение картин и имена художников
[252]. Но Джонас сказал тогда, что, хоть экспозиция и хороша, лучшие абстракционисты — де Кунинг и Горки — на ней не представлены. Когда Элен пересказывала эту историю, иногда она говорила, что Джонас включал в список лучших, которыми пренебрегли, себя самого. Но художница решительно отказывалась считать его таковым. По ее мнению, «чтобы быть художником, надо быть безрассудным и бескомпромиссным». А Джонас, как чувствовала Элен, до смерти боялся жизни — качество из разряда совершенно для нее неприемлемых
[253]. И все же, каким бы коротким ни было присутствие Джонаса в жизни Элен, он сыграл чрезвычайно важную роль: познакомил ее с Биллом.
