В конце концов, вне всякого сомнения благодаря поддержке Бентона, Поллок преодолел страх перед другими студентами Лиги и начал по-настоящему работать. Его ранние картины маслом выглядели как маленькие и довольно грубые копии работ обожаемого наставника. Что же касается рисунка, то, пока Ли, будучи студенткой расположенной неподалеку Национальной академии дизайна, делала отличные классические рисунки обнаженной натуры, наброски Поллока были вымученными и неестественными. И в них ничего не указывало на художественный талант автора. Возможно, отчасти из-за этих неудач и наверняка потому, что однажды Бентон вдруг объявил о планируемом отъезде из Нью-Йорка, в какой-то момент пьянство Поллока приняло совсем уж разрушительный характер. А после того, как пьяного Джексона арестовали за нападение на полицейского, его родным стало окончательно ясно: он не может жить один. И художника заставили переехать к брату Чарльзу, у которого была квартира на пятом этаже на Восьмой улице, то есть на будущей главной улице абстрактных экспрессионистов. Восьмая улица с многочисленными ночными и джаз-клубами, где ревела музыка и клубился сигаретный дым, служила Поллоку домом вплоть до 1945 г.
[407]
Интеграция Поллока в нью-йоркскую арт-среду происходила в основном благодаря Бентону, некоторым калифорнийским связям, в частности художникам Филиппу Густону и Реубену Кадишу, и другу Джексона по Лиге Питеру Бузе
[408]. Люди за пределами этой группы могли слышать о Поллоке, но в основном из-за его диких пьяных выходок. 1937-й стал для него годом беспробудного пьянства. А следующий, 1938-й, был еще хуже. К июню того года Поллока поместили в психиатрическую лечебницу в Уайт-Плейнсе, которая специализировалась на алкогольных психозах и тревожных расстройствах. Тем временем обязанность заботиться о нем перешла от одного брата, Чарльза, к другому, Сэнди, и Арлое, с которой они недавно поженились. После того как Чарльз устроился на работу за городом, они переехали в его квартиру на Восьмой улице
[409]. Сэнди, как и Джексон, был занят в проекте. Но его главная работа на полный день заключалась в том, чтобы поддерживать трезвый и здоровый образ жизни младшего брата — задача практически невыполнимая. Как только Джексон вышел из лечебницы, пьянство возобновилось. В январе 1939 г. он пережил очередной нервный срыв
[410].
Впрочем, в том же году произошли два события, которые помогли Поллоку сместить фокус с алкоголя и вернуться к живописи. Во-первых, он начал проходить терапию у одного психоаналитика, последователя Юнга. Беседы с ним о бессознательном напомнили Поллоку о былом интересе к теософии. Во-вторых, он познакомился с Джоном Грэмом. Поллок прочитал статью Грэма «Примитивное искусство и Пикассо», опубликованную в Magazine of Art в 1937 г. Она так заинтересовала художника, что он начал искать знакомства с автором
[411]. Это было совершенно нехарактерно для Поллока, который в трезвом состоянии был на редкость нерешительным и мучительно стеснительным. Но прочитанное в статье апеллировало напрямую к нему. Когда мужчины наконец познакомились, восхищение было немедленным и взаимным, невзирая на то что они были совершенно разными людьми. Грэм вошел в жизнь молодого человека в качестве нового наставника. Более того, Джексон видел в нем отца.
Если говорить о профессиональной жизни, то Грэм отучил Поллока от провинциальности Бентона и познакомил с парижской школой живописи. В личном плане Джон признавал дикость поведения Поллока, но не слишком беспокоился по этому поводу. Он считал, что гений в глазах общества в любом случае выглядит как нарушитель общепринятых норм. Грэм просто постарался помочь Джексону перенаправить свою безумную энергию с пьянства на творчество. По словам скульптора Дэвида Смита, Грэм вел список самых перспективных художников в Нью-Йорке, и к 1940 г. этот список возглавил Поллок
[412]. Тот Джексон Поллок, с которым Ли познакомилась в конце 1941 г. Она ничего не слышала о его проблемном прошлом. Краснер знала только того, кого видела перед собой: приветливого, скромного человека, чьи картины ей ужасно понравились
[413]. И она с энтузиазмом начала продвигать его интересы, но вскоре вынуждена была прекратить. Потому что вся жизнь остановилась.
В 1941 г. экономический кризис, мучивший страну более десяти лет, наконец закончился. Это чудо произошло во многом благодаря огромным усилиям американского правительства по модернизации оборонного комплекса и соглашению с союзниками США о поставках кораблей, танков и оружия, необходимых им для победы над Германией. Американская экономика встала на военные рельсы
[414]. Германия же, казалось, относилась к поддержке Америкой ее союзников с абсолютной невозмутимостью. Гитлер подписал договор о взаимной обороне с Италией и Японией. К середине июня 1941 г. создавалось полное впечатление, что его уже никому не остановить. Германия контролировала восемь европейских столиц и территории от Северного Ледовитого океана до Крита в Средиземном море. И все же Гитлер еще не выполнил всего, что наметил. Теперь он нацелился на восток. Германия вторглась в Советский Союз 22 июня, и Москва из вечного коммунистического врага Америки превратилась в союзника в борьбе с фашизмом. Теперь и Сталин начал получать от США помощь
[415]. В результате всех этих событий американская экономика за считаные месяцы перешла от затухания к резкому подъему. Бывшие безработные круглыми сутками трудились на предприятиях по всей линии военных поставок. Экономическое процветание, которого не было так долго, что об этой концепции практически забыли, возвращалось в страну с лихвой. Впервые за многие годы экономическое выживание перестало быть основной задачей среднестатистического американца
[416].
