В 23 года Элен жила в самом сердце богемного Челси, в мире персонажей, еще более эксцентричных, чем даже те, которые населяли обожаемый Ли район Гринвич-Виллидж. Эти сообщества постоянно пересекались друг с другом на открытиях выставок и перформансах. А по вечерам составлявшие их художники встречались в кафе, где спорили об искусстве или о Гитлере за чашечкой кофе. Однако на чердаках между Восьмой и Шестой авеню, на 21-й, 22-й и 23-й улицах, жили авангардисты, которых намного легче было бы представить где-то в довоенном Берлине или, скажем, в Нью-Йорке XXI в., нежели на Нижнем Манхэттене 1943 г. С этими поэтами, художниками, скульпторами, танцорами, композиторами, фотографами, писателями и простыми прожигателями жизни Элен познакомилась через Билла. Они образовывали маленькое, тесное сообщество жителей ветхих чердаков в квартале, покинутом другими, «нормальными» обитателями. Туда входили люди самых разных возрастов, национальностей и сексуальной ориентации. Они были с головой увлечены каждый своим искусством и помогали друг другу наслаждаться жизнью, насколько это только было возможно в те мрачные времена.
Именно в их кругу Элен развивала навыки общения. Билл, Горки и Грэм учили ее живописи. Но в военные годы друзья из Челси поделились с ней важными уроками касательно самой жизни, и это немало помогало ей в дальнейшем. Женщину, которая из-за своей способности уживаться с другими людьми впоследствии станет объектом для постоянных сплетен и зависти, сформировали два жизненных опыта. Первым было наблюдение за тем, как ее мать тащили в машину, чтобы поместить в психиатрическую лечебницу за неспособность соответствовать роли, отведенной ей обществом. Вторым опытом стало открытие, сделанное благодаря художникам и интеллектуалам Челси. Никакого четкого распределения ролей в обществе не существует. Элен, как и все эти люди, могла строить свою жизнь по собственному выбору. Личность Ли как взрослого человека зарождалась в борьбе за выживание в трудные годы Великой депрессии. А личность повзрослевшей Элен формировалась в Челси в бурные дни абсолютной свободы и активного интеллектуального обмена. «Улицы стали для нее университетом, а люди, которых она встречала в самом начале взрослой жизни, — ее учителями», — сказал племянник Элен, художник по имени Клэй Фрид
[503]. И хотя девушка в своей компании была младшей, она довольно быстро начала в ней доминировать. Эдит Шлосс даже назвала Элен «королевой чердаков»
[504].
«Я была полным нулем, молчаливым ничтожеством» — так описывала себя Элен на тот момент, когда она впервые встретилась с писателем и композитором Вирджилом Томсоном. Ей предстояло познакомиться с целой когортой выдающихся личностей, образованных и умудренных опытом. И Вирджил был одним из них. Он служил главным музыкальным критиком в New York Herald Tribune. Томсон встречался или работал с такими великими людьми, как Жан Кокто, Игорь Стравинский, Эрик Сати и Джеймс Джойс. А еще он написал вместе с Гертрудой Стайн оперу «Четверо святых в трех актах». Элен довелось слушать это произведение подростком, и оно очень ей понравилось. Встретившись лично с одним из ее создателей, девушка испытала нехарактерную для себя робость, но лишь на мгновение
[505]. Хотя Томсон был вдвое старше ее, позднее Элен будет называть его одним из самых близких друзей того периода. Она обожала композитора за галантность и остроумие (сам он описывал себя как «нахального, но классного») и за способность бросить вызов устоям общества (его любовником был художник Морис Гроссер)
[506]. Но главный урок, который он преподал Элен и который она в полной мере применит к собственной жизни, заключался в возможности выступать в разных ипостасях, например критика или журналиста, но в первую очередь всегда оставаться художником. Была жизнь, и отдельно от нее существовало искусство. И, к счастью для Элен, стремившейся попробовать силы во всем, они не исключали друг друга.
А вот художник и искусствовед Фэрфилд Портер был полной противоположностью Томсона. Если второй хватал все шансы, предоставляемые жизнью, обеими руками и упивался ею, то первый, напротив, наблюдал за ее течением тихо и вдумчиво. Лишь после долгих размышлений он мог претендовать на то, чтобы использовать частицу реального мира в искусстве. Фэрфилд был первым человеком из Гарварда в окружении Элен. Нет, он не был единственным из ее знакомых, кто учился в этом университете. Но он один выглядел так, как подобало такому человеку. Портер, его жена — поэтесса по имени Анна — и их пятеро детей поселились на чердаке в Челси незадолго до знакомства с Элен. Фэрфилд, как и она, днем работал на военном заводе, а по вечерам учился живописи
[507]. Мужчина присоединился к постоянному потоку посетителей, жаждавших попасть в мастерскую де Кунинга. Он приходил к Биллу за секретами ремесла, а к Элен — чтобы поделиться сделанными на этом пути открытиями и поговорить о них. Высокий, похожий на мальчишку и напористый, Портер носил довольно поношенный пиджак «в елочку» и галстук (он даже творил в галстуке). Человек, изменивший Лиге плюща, говорил с одетой в уличном стиле выпускницей средней школы из Бруклина на 10 лет младше его как с равной по интеллекту. Именно в беседах с Фэрфилдом Элен оттачивала способность четко излагать мысли. Эти двое стали друзьями на всю жизнь. Более того, каждый из них сыграл важнейшую роль в профессиональном развитии другого. Фэрфилд открыл в Элен любовь к портрету, которую она пронесла через всю жизнь, а Элен дала ему рекомендации для работы, положившей начало его карьере искусствоведа.
Но самыми важными из всех замечательных персонажей, которые вошли в жизнь Элен в первые годы ее отношений с Биллом, были Руди Буркхардт и Эдвин Денби. Эти двое случайно познакомились в 1934 г. в Базеле, в Швейцарии. Совсем юный Руди, недоучившийся студент швейцарской медицинской школы, работал фотографом. Эдвин, бросивший Гарвард, танцевал на сцене в довоенном Берлине и посещал в Вене сеансы психоанализа у самого Фрейда. Однажды ему потребовалось сделать фотографию на паспорт, и так он оказался у Руди. «Щеголь-космополит, куривший опиум с Кокто, он был именно тем, кого я, сам того не осознавая, ждал всю жизнь», — признавался потом Руди. Двое мужчин полюбили друг друга. Когда Руди исполнился 21 год, он последовал за 32-летним Денби в Нью-Йорк, где они арендовали чердак по соседству с де Кунингом
[508]. Какое-то время их знакомство с Биллом ограничивалось лишь классической музыкой, которую тот ставил, когда писал. Позднее Руди и Эдвин познакомились с де Кунингом ближе благодаря его коту, который любил забрести по пожарной лестнице в их квартиру. А потом Руди и Эдвина захватило искусство Билла: его картины потрясли соседей до глубины души, когда они однажды зашли к нему вернуть кота. Трое мужчин сразу стали хорошими друзьями
[509]. «Мы тогда почти не спали ночами, — вспоминал Руди те дни. — Сидели в кафе „У Стюарта“, болтали с Биллом и его друзьями и любовались рассветом на Мэдисон-сквер. А вставали не раньше четырех-пяти вечера». Билл и Руди говорили по-английски с сильным акцентом. Они ужасно забавляли аристократа Денби (которого один из их общих друзей назвал «последним цивилизованным человеком»), когда в попытке сделать свою речь более американской вставляли сленговые словечки вроде «потрясный» и «лады»
[510]. Денби считал Билла и Руди двумя главными мужчинами в своей жизни, третьей его любовью был русский танцор Джордж Баланчин
[511].
