«Семья». Еще десять или даже пять лет назад в лексиконе художников из Гринвич-Виллидж этого слова не было. Возможно, жители района постарели. А может, война заставляла людей цепляться за тех, кто рядом, из страха, что их в любой момент могут разлучить. Какой бы ни была причина, но стремление к семейным узам, а не к случайным связям царило повсюду. Даже Горки поддался этой тенденции, а поскольку это был Горки, он и это сделал самым драматичным образом. Ушли в небытие волкодавы на поводках. Теперь этого человека в длинном черном пальто, который держался гордо, словно царь, видели на Вашингтон-сквер толкающим перед собой детскую коляску
[687]. И это всецело было заслугой Элен.
В начале 1941 г. Горки признался Элен: ему очень хотелось бы завести американскую подружку. «Они такие сильные, эти американские девушки», — сказал он
[688]. И Элен приняла этот непростой вызов, решив найти пару для своего скорбного друга. Но она, конечно, понимала, что это должна быть экстраординарная личность. С Горки было трудно ужиться, вдобавок он был ужасным критиканом. Но вскоре внимание Элен привлекла одна интересная 19-летняя особа, недавно появившаяся в их с Биллом окружении в Челси
[689]. Дочь морского офицера Агнес Магрудер до Нью-Йорка успела пожить в Нидерландах, Франции, Швейцарии и Китае и уже дебютировала в высшем свете Вашингтона. Тем не менее девушка видела свое будущее несколько иначе, нежели в качестве жены дипломата, чья судьба была ей уготована. Агнес мечтала стать художницей. И вот, захватив с собой сундук, набитый атласными платьями и лисьими боа, она оставила родных в Шанхае и вернулась в США. По прибытии в Нью-Йорк девушка сняла комнату в квартирке, кишащей клопами, и устроилась на работу в китайскую газету коммунистического толка за углом от мастерской Билла. Тем временем отец полностью отказал ей в финансировании за поддержку Мао Цзэдуна. С каштановыми волосами, перекрашенными в черный под Мату Хари, Агнес была высокой, элегантной и хладнокровной — словом, великолепной во всех отношениях. (Жанна Рейналь, богатая художница, чей салон в Гринвич-Виллидж часто посещали местные мастера, говорила: «В нее была влюблена половина мира»
[690].) А еще Агнес была на удивление мудрой в житейских вопросах и весьма необычно сочетала в себе качества дикой бунтарки и покорной музы. «А ведь она то, что нужно!» — подумала Элен, увидев девушку. Сначала она рассказала Агнес о Горки — о том, что он великий художник, но «ужасный позер, который поет и танцует сам и заставляет ходить хороводом всех остальных». Затем она как бы между делом предложила Горки: «Знаешь, мы на днях собираемся на вечеринку. Там будет одна девушка, которая тебе наверняка очень понравится. Хочешь пойти с нами?»
[691].
Потом, уже на вечеринке, Горки долго стоял, выискивая в толпе ту, которую Билл ошибочно описал как «красивую блондинку». А Агнес, в свою очередь, оглядывала комнату в поисках весельчака-экстраверта, исходя из описания Элен. Горки в итоге выбрал подходящую блондинку и уже решил за ней приударить. Но Элен, вовремя заметив это, схватила художника за руку и сообщила, что та девушка — подружка хозяина вечеринки. «Да не та, а вот та!» — сказала она, указывая Горки на Агнес
[692]. Он сел рядом с ней, но заговорить не смел. И она молчала. Девушка и представить себе не могла, что печальное, безмолвное существо рядом с ней — это тот, кто поет и танцует, да еще и заставляет делать это других. Постепенно гости начали расходиться. Когда ушли даже Билл и Элен, эти двое все сидели. В конце концов Горки встал и нахлобучил на голову свою шляпу с загнутыми кверху полями. И уже у двери столкнулся с тоже уходившей Агнес. Только тогда он наконец повернулся к ней и со своим мурлыкающим акцентом произнес: «Мисс Маугуигер?»
«А вы, наверное, Горки», — ответила она.
«Не хотите ли выпить чашечку кофе?» — спросил он
[693]. С того момента, как рассказывала Элен, Горки и Агнес, которую он окрестил Мугуч, то есть «маленькая и могучая», стали неразлучными. Они поженились, и в апреле 1943 г. у них родилась первая дочка
[694].
После этого жизнь Горки фантастически изменилась. Теперь у него была женщина, которая решила, что ее «крест» — помогать ему выражать на холсте свою правду. Художник продал картину Музею современного искусства и участвовал в его выставке молодых американских художников. А в качестве заключительного триумфального аккорда в том же судьбоносном году Горки познакомился с коллекционером Джозефом Хиршхорном, который заплатил ему 300 долларов за 30 небольших полотен. В итоге Горки оказался в совершенно непривычном для него положении любимого человека и художника, которого признают не только приятели из «Уолдорфа». После всего этого он с триумфом уехал из Нью-Йорка в Виргинию, чтобы провести лето на семейной ферме Мугуч. Впервые после побега из Армении, когда он был еще мальчиком, Горки получил возможность воссоединиться с природой
[695].
Элен искренне радовалась успехам Горки, но ее раздражало, что Билл все еще оставался в относительной безвестности. Он писал так же давно и с не меньшим усердием, чем Горки, и, по ее мнению, был не менее талантливым. Она считала: Билл заслуживает такого же внимания. Было задето ее самолюбие, но не в том смысле, в каком это видится человеку, не имеющему отношения к искусству. «Художнику необходимо, чтобы его признавали, пусть даже совсем чуть-чуть. Только так он может идти вперед, — объясняла Элен. — Тебе нужно, чтобы хотя бы пара людей время от времени видели плоды твоих трудов, а иначе ты зачахнешь»
[696]. И ее разочарование и раздражение еще больше усиливались, когда она наблюдала за успешной карьерой недавно появившегося в их окружении Джексона Поллока. В 1943 г., после появления его работы на Весеннем салоне Пегги Гуггенхайм, пошли слухи, что та не только предложила ему персональную выставку, но и согласилась платить ему ежемесячную стипендию в обмен на картины
[697]. Год назад Поллок объявил о своем намерении жить за счет продажи полотен. И вот, несмотря на чрезвычайно низкую вероятность такого развития событий, ему, судя по всему, это действительно удалось.
