Теперь Элен уподобилась Денби, который вечно таскал в кармане свои новые стихи, чтобы при случае показать друзьям. Она начала носить листки с фрагментами написанного и зачитывать слушателям в ресторане-автомате
[755]. Девушка обнаружила: ей «очень нравится идея выражать словами свои мысли о работах других художников» и это занятие помогает ей лучше понять собственное творчество
[756]. За месяц Элен написала о Дэвисе 20 страниц, которые сразу показала сначала Биллу, а затем Эдвину. Последний в ответ прислал ей телеграмму, в которой было одно-единственное слово: «Великолепно»
[757]. «Я была в полном восторге от их реакции и засунула статью в ящик, не чувствуя ни потребности, ни желания показывать кому-либо еще, — рассказывала Элен. — Когда Эдвин рассказал Вирджилу Томсону о величине моего опуса, тот заявил: „Я вообще не думал, что о Стюарте Дэвисе можно так много сказать“»
[758]. Элен доказала, что способна писать, как и говорить, о чем угодно.
После этого Эдвин позволил Элен делать обзоры, когда у него не получалось охватить все танцевальные представления, на которые ему нужно было представить критику в тот или иной конкретный вечер. Потом они вместе проходились по ее материалу в ресторане-автомате неподалеку от отеля «Челси». Элен и Денби могли часами сидеть там, переписывая и редактируя ее текст. Эдвин всегда играл роль учителя. Однако довольно скоро Билл начал ревновать Элен, считая, что она проводит с Денби слишком много времени. А ведь Эдвина женщины не только не привлекали. Он вообще за всю жизнь с удовольствием общался лишь с парой-тройкой представительниц противоположного пола
[759]. Элен как-то призналась своей подруге Минне Дэниелс: «Билл дико наорал на меня за то, что я вечно хожу на балет с Эдвином»
[760]. И этой фразой сказано очень многое. В глубине души внешне спокойный и обаятельный де Кунинг сильно злился (Эдит говорила, что он мог быть безжалостным). И его гнев все чаще изливался на Элен. «Билл был ужасно трудным человеком, — рассказывала Эрнестина. — Он был страшно вспыльчивым. Когда он злился, то пробивал кулаком стену»
[761]. Во многих рассказах людей о жизни Билла и Элен фигурируют воспоминания о том, как он на нее замахивался, в основном из-за ревности.
Однако в начале 1945 г. главным источником его гнева, скорее всего, была не Элен, а недовольство своей живописью. Печальные мужчины, образы которых де Кунинг создавал в 1930-х гг., и спокойные и милые женщины начала 40-х гг. ушли. Их место заняла крайняя тревожность, проявлявшаяся как в манере живописи, так и в отношении художника к предмету своего творчества. По словам Элен, Билл как-то в шутку обвинил ее: «Пока я тебя не встретил, все мои картины были тихими и безмятежными»
[762]. Какими бы ни были причины — глубоко личными или отражающими характерный для того времени страх перед будущим, — смятение Билла четко проявлялось в каждом его мазке. Он явно бился над поиском нового направления для своего творчества. Денби говорил, что полотна Билла середины 1940-х гг. было «невозможно закончить»
[763]. По словам поэта, они были необычными, но никогда не устраивали Билла. «Он постоянно выходил из себя, — вспоминала Элен, — и был в депрессии, и злился сам на себя и на свои картины»
[764].
Именно в тот напряженный период в мастерской Билла появилась Пегги Гуггенхайм. Она пришла взглянуть на его картины в компании Ли, Мазервелла и Клемента Гринберга, который тогда еще только делал себе имя на ниве критики. «Пегги непрерывно зевала, — вспоминала Элен, — и это привело Билла в бешенство… Он тогда работал над одной картиной и, как обычно, был страшно ею недоволен. Уже выходя из квартиры, Пегги чересчур покровительственным тоном произнесла: „Можете принести эту картину ко мне в галерею. Мне она нравится. Я бы хотела, чтобы она была на моей следующей выставке“. И Билл, в общем, мог бы, но, когда пришло время отправлять работу, не сделал этого»
[765]. Не согласился он участвовать и в другой выставке, которую организовывал Джордж Келлер на 57-й улице. «Он тогда бился со своей живописью, и все остальное его не очень-то интересовало», — вспоминал Руди Буркхардт
[766]. А еще Билл с Элен голодали, что усугубляло и без того сильный стресс от жизненных тягот. Работа Элен на оборонном заводе закончилась. А значит, им приходилось выживать благодаря случайным заказам или продаже картин друзьям и знакомым. Время от времени супруги находили у себя под дверью конверт с сотней долларов. И знали, что это акт милосердия со стороны Эдвина и Руди
[767].
Билл и Элен экономили на всем. Когда в керосиновом обогревателе кончалось топливо, они зажигали конфорки на газовой плите, чтобы согреться. Решив, что питаться дома будет дешевле, чем в ресторане-автомате, Элен однажды даже раздобыла рецепт рагу и потратила на ингредиенты целых 15 долларов. Но потом они, страшно голодные, слопали всю кастрюлю за один присест, хоть и рассчитывали растянуть еду на несколько раз. А еще они по второму разу использовали один и то же холст и при этом представляли, что следуют по стопам самых уважаемых художников прошлого. «Мы никогда не считали себя бедными. Только оказавшимися в стесненных обстоятельствах»
[768], — любила потом говорить Элен. Однако это было лишь очередной ее попыткой найти романтику в их многочисленных трудностях. В моменты, когда она была более честна с собой, Элен признавалась: «Кажется, эта разрушительная бедность была важнейшим компонентом нашей совместной жизни»
[769].
