В 1947 г. Иган был 36-летним холостяком, маленьким, темноволосым, очень активным и соблазнительно безрассудным. Павия назвал его «диким зверем, рожденным и выросшим в кафе „Уолдорф“»
[1059]. Элен, которой было тогда 29, увидела в Чарли родственную душу. Он, как и она, был постоянно полон энергии. Они с Элен «вместе веселились на вечеринках, ходили на руках по посыпанным песком тротуарам в четыре часа утра», как писала Эдит. Она продолжала: «А однажды в пять утра они стащили клубнику, оставленную поставщиком у закрытых дверей супермаркета „Эй энд Пи“. Затем разложили ее по корзинкам и оставили у жилищ своих спящих друзей»
[1060]. Довольно скоро пошли слухи, что Элен и Чарли — любовники. Иган действительно был увлечен Элен, и со временем у них на самом деле будет роман. Но вначале она просто наслаждалась компанией человека, который был моложе ее мужа и не таким сложным
[1061]. Билл же, со своей стороны, либо не замечал нового компаньона Элен, либо его эта ситуация не слишком заботила. У него тоже появился новый друг.
Люди, со временем прославившиеся как абстрактные экспрессионисты, представляли собой тесное сообщество с поддержкой и взаимопомощью. Тем не менее нередко, особенно в последующие годы, когда слава и деньги вышли на первый план, кто-то стремился подспудно присвоить или приуменьшить чужие достижения. Этой участи избежал только Франц Клайн. Его раз за разом признавали лучшим: самым приятным в общении, добрейшим, главным юмористом и даже (несмотря на больную ногу) первым танцором! Переехав в Гринвич-Виллидж, он, прежде чем стать частью сообщества абстракционистов, работал уличным художником. Франц рисовал шаржи на посетителей баров и ресторанов
[1062]. На многих его картинах изображены грустные клоуны. Клайн, в сущности, и сам был грустным клоуном. Его жизнь с детства омрачала сильная психологическая травма. И все же Франц продолжал улыбаться, а магия его личности заключалась в том, что он мог заставить окружающих делать то же самое. «Ты видел, что у этого человека есть свой стиль. И он проявлялся в том, как Франц танцевал, как жил и как мечтал, — писал Конрад Марка-Релли, который делил с Клайном старый особняк на Девятой улице. — Во всем этом чувствовалась величайшая поэзия, и, по-моему, именно ее он привносил в свою живопись… Это был особый вид романтизма, Франц всегда оставался великим романтиком»
[1063].
Отец-иммигрант Клайна, подобно матери Билла де Кунинга в Нидерландах, держал в Пенсильвании таверну. Но он покончил с собой, когда Францу было всего семь. С этого события и началась одиссея страданий будущего художника. Его мать оставила с собой двух младших детей. Старших же, в том числе Франца, женщина отправила сначала в приют, а затем в ремесленное училище для мальчиков, растущих без отца. Франц проявлял явный талант к изобразительному искусству. И когда он наконец получил возможность сам выбирать свою дальнейшую судьбу, то решил пойти по стопам многих других художников из самых разных стран. Иначе говоря, юноша отправился в Париж. Однако он добрался только до Лондона. Там Франц поступил на учебу, а потом познакомился с натурщицей и бывшей балериной Элизабет Винсент Парсонс. Спустя некоторое время они поженились. В 1938 г. на Европу надвигалась война, и супруги отправились в Нью-Йорк
[1064].
Возможно, Элизабет не ожидала, что их жизнь в Нью-Йорке будет такой сложной. Из-за страшной бедности и все сильнее разгоравшейся мировой войны впечатлительная женщина повредилась рассудком
[1065]. «На нее очень сильно повлияло бедственное положение англичан, оказавшихся в осаде. Она ужасно расстроилась. Я думаю, у нее случился тогда нервный срыв», — вспоминал Павия
[1066]. В результате Франц решил, что деревенская обстановка пойдет жене на пользу, и они переехали в Бруклин. Не помогло. Новости из Европы приходили все страшнее, и у Элизабет начались галлюцинации. «Она настаивала на том, что видела фашистов на крыше дома, в котором они жили, — рассказывала будущая спутница Клайна Бетси Зогбаум. — Чтобы успокоить ее, Франц сам залезал на крышу. Бесполезно. Она начала уходить в себя». Франц, Элизабет и их собака вернулись в город, в свою квартиру над баром
[1067]. Клайн начал рисовать жену без каких-либо черт лица. Он сказал другу: «Ее там больше нет». В 1946 г. Элизабет поставили диагноз «депрессивная шизофрения» и на полгода поместили в психиатрическую лечебницу
[1068]. Именно в этот период Клайн начал одержимо рисовать пустое кресло-качалку. Эта привычка тремя годами позднее вылилась в серию черно-белых шедевров, которые впоследствии стали визитной карточкой художника. А еще Франц стал завсегдатаем «Уолдорфа». «Он приходил к нам каждый вечер, и это означало, что его жену еще не выпустили», — сказал Павия
[1069].
И вот Франц и Билл, который был старше Клайна на шесть лет, стали одними из самых близких друзей за всю историю современного искусства. Мужчины были до смешного похожи друг на друга фигурами: оба невысокие и крепкого телосложения. Тем не менее они казались противоположностями по стилю и цветовой гамме. Билл одевался в рабочий костюм, его практически белые волосы вечно торчали во все стороны, а лицо было чисто выбрито. Франц же носил изящные усики, намасливал и гладко зачесывал свои густые черные волосы назад. Одевался он как гангстер: в свободный поношенный костюм и черную мягкую шляпу. «Их беседы перескакивали взад-вперед между настоящим и прошлым так, словно между этими периодами вообще не было разрыва», — вспоминал Уильям Барретт. Он часто наблюдал за этой парой и видел, как Клайн рисовал что-то в воздухе короткими и толстыми пальцами, иллюстрируя свои слова
[1070]. Вдобавок эти двое сочувствовали друг другу по поводу женщин. Ни тому ни другому брак не принес того, чего они от него ждали. А еще они оба много шутили, причем Клайн обычно громче всех смеялся над собственными остротами. Этот человек был хорош и в трагедии, и в комедии, и его настрой был на редкость заразительным. Франц всегда хотел находиться в гуще событий и был этим немного похож на Элен. «Черт побери, одна половина человечества намерена подражать Торо в Уолдене в своих переживаниях по поводу шума от дорожного движения на пути в Бостон, а другая использует жизнь на то, чтобы быть неотъемлемой частью этого шума. Мне лично по душе вторые», — сказал он однажды поэту Фрэнку О’Харе
[1071]. Постепенно Франц заменит Горки в роли побратима де Кунинга в искусстве. Реакция Клайна на трагическое прошлое разительно отличалась от отношения к былым несчастьям их армянского друга. Последнего они любили, но со временем от него отдалились.
