Вера в то, что счастье – есть благо, а страдание – зло, – это не просто базовый элемент общей морали. Это единственное, что нас объединяет; дальше уже каждый выбирает сам, к какой, божественной или самоочевидной, истине стремиться. Значит, если нравственные нормы обязательны для всех, то постулат утилитаризма «Счастье – хорошо, а страдание – плохо» является наиболее справедливой (или даже единственно справедливой) основой морали. Это наш общий знаменатель, единственный пункт, в котором все сходятся, – других просто нет.
Конечно, могут найтись те, которые возразят, ссылаясь на натуралистическую ошибку, что в счастье нет ничего хорошего (лично я с этим не согласен и очень рад, что в рамках научно-популярной книги можно обойтись без пространных доказательств, не то что диссертации). Могут найтись и те, которые, соглашаясь, что счастье – прекрасная вещь, будут оспаривать наличие общепринятых нравственных норм. Что ж, это их право – отказаться от морали и ото всех связанных с ней прав и обязательств. Однако, если вы признаете всеобщую мораль и хотите, чтобы она была по возможности широко принята, то утилитаризм – это то, с чего стоит начинать.
Тем не менее остается вопрос: зачем нам нужны нравственные нормы? С какой стати каждый из нас должен заботиться о счастье других людей? Почему бы каждому не заняться собственным счастьем?
Оказывается, нравственные нормы имеют сугубо практический смысл: вспомните игры с ненулевой суммой, в них счастье каждого возрастает, если все ведут себя хорошо. Вы не обманываете и не притесняете меня, я не обманываю и не притесняю вас – мы оба в выигрыше. Если мы оба попытаемся нарушить нормы, то вряд ли что-то приобретем (один обман уравновесит другой), но при этом придется еще испытывать страх разоблачения и бдительно следить за соперником.
Жизнь полна ситуаций, когда небольшое усилие со стороны одного человека позволит другому существенно сэкономить силы, например, если вы придержите дверь для идущего следом. В обществе, где все придерживают дверь, все оказываются в выигрыше (при условии, что никто не лезет вперед).
В свете сказанного аргумент в пользу утилитарной морали можно сформулировать кратко: распространение утилитаризма повысит счастье каждого, а ведь, насколько можно судить, именно этого все и хотят.
Милль следовал логике ненулевой суммы (естественно, не используя этот термин и даже не конкретизируя). Он хотел увеличить всеобщее счастье и единственный путь к этому видел в самопожертвовании. Человек должен придерживать дверь не только, когда ему это почти ничего стоит, а других уберегает от затруднений, но даже тогда, когда ему это стоит огромного труда, а других уберегает от пустячных затруднений. В общем, благополучие других надо считать не менее важным, чем собственное.
Да, эта теория радикальна. Один человек, который проповедовал ее, кончил жизнь на кресте. Милль писал: «В золотом правиле Иисуса из Назарета мы видим духовное содержание, которому в полной мере отвечает этика утилитаризма: поступай по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы поступали по отношению к тебе; люби ближнего, как себя самого, – эта формула наилучшим образом выражает подлинный идеал утилитаристской морали»
[661].
Дарвин и братская любовь
Кого-то может удивить, что такое теплое и сентиментальное понятие, как братская любовь, я рассматриваю в связи с холодным и беспристрастным утилитаризмом, но удивляться не стоит. Основные цели утилитаризма – наибольшее общее счастье и благо для всех – недвусмысленно подразумевают братолюбие: счастье каждого важно одинаково, привилегий тут нет. Это второй постулат Милля. Он не просто утверждает, что счастье – это хорошо, но и подчеркивает, что ничье счастье не важнее прочих.
Трудно представить себе утверждение, более открыто отрицающее негласные «природные» ценности. Естественный отбор «хочет», чтобы мы верили в то, что наше личное счастье важнее прочих. Дозу счастья мы получаем, когда совершаем действия, способствующие распространению наших генов (или, по крайней мере, повышающие наши шансы на это). Оставим ненадолго в стороне то обстоятельство, что, преследуя цели, которые сулят счастье в долгосрочной перспективе, мы нередко остаемся ни с чем, и что естественный отбор нимало не «заботится» о нашем счастье и с легкостью обрекает нас на страдания, если это дает возможность передать гены потомкам. Сейчас нам важно, что основной механизм, посредством которого наши гены управляют нами, – глубокая, негласная (и даже неосознаваемая) уверенность в том, что наше счастье важнее прочих. Мы не созданы заботиться о счастье других, если только это не дает генетических преимуществ.
И это касается не только нас. Эгоцентризм – главная черта всех живых организмов на нашей планете. Никто не ставит благо соседа превыше собственного (опять же, кроме случаев, когда это дает генетические преимущества). Утверждение Милля о том, что ваше счастье заканчивается там, где начинается несчастье другого, – полная ересь с точки зрения эволюции, идея которой и состоит в том, чтобы стать счастливым в обход всех остальных. Цель существования – добиться счастья любыми доступными способами
[662].
Задолго до того, как Дарвин пришел к идее естественного отбора и стал задумываться о его «ценностях», его собственные ценности (прямо противоположные «природным») сформировались и закрепились. В его семье господствовала этика, позднее изложенная Миллем. Его дед Эразм писал о «принципе наибольшего счастья». Сочувствие ко всему живому было идеалом в обеих ветвях генеалогического древа Дарвина. В 1788 году Джозайя Веджвуд, дед Дарвина по материнской линии и ярый противник рабства, изготовил сотни медальонов с изображением черного человека в цепях и словами: «РАЗВЕ Я НЕ ЧЕЛОВЕК И НЕ БРАТ ВАМ?»
[663] Дарвин поддерживал традицию, глубоко сочувствуя мучениям негров, которых, как он горько заметил, «лощеные дикари в Англии не считают своими братьями, даже перед Богом»
[664].
Это простое и глубокое сострадание – то, на чем в конечном итоге и держался его утилитаризм. Безусловно, он, подобно Миллю, попытался рационально объяснить свои этические принципы (и, надо, сказать, был при этом более подвержен натуралистической ошибке, чем Милль)
[665], но факт остается фактом: сочувствие Дарвина не знало границ, а это и есть самый настоящий утилитаризм.
