Другой луч света, испускаемый новой дарвинистской парадигмой, может прояснить связь между бедностью и сексуальной моралью. Женщины, живущие в условиях, где лишь немногие мужчины способны и/или желают поддерживать свое семейство, естественным образом станут более расположены к сексу без обязательств. (В истории, включая викторианскую Англию, женщин «низших классов» часто обвиняли в «распущенных нравах» и «легком поведении»
[145].) Было бы скоропалительно утверждать, что нравы городских трущоб радикально изменятся, как только изменится уровень доходов их обитателей. Стоит отметить, однако, что эволюционная психология, с ее акцентом на роль окружающей среды, в конечном итоге могла бы подчеркнуть социальную цену нищеты и тем самым поддержать предписания либеральной политики, опровергнув старые представления о дарвинизме как о теории исключительно правого толка.
Разумеется, читатель вправе возразить, что определенные практические выводы можно сделать из любой теории. А в рамках дарвинизма еще и выдумать совершенно разные теории о том, как формируются сексуальные стратегии
[146]. Единственное, что сделать нельзя, – это утверждать, что эволюционная психология вообще не имеет к ним никакого отношения. Идея о том, что естественный отбор, крайне внимательный к мельчайшим деталям строения самых примитивных животных, создал огромный, исключительно гибкий мозг и не сделал его чувствительным к средовым сигналам относительно секса, статуса и прочих вещей, явно занимающих не последнее место в репродуктивных перспективах, – эта идея в буквальном смысле невероятна. Если мы хотим знать, когда и как характер человека начинает принимать отчетливую форму, если мы хотим знать, насколько он будет устойчив к изменениям в дальнейшем, мы должны обратиться к Дарвину. Мы пока не знаем все ответы, но знаем, где их искать, и эти знания помогают нам четче формулировать вопросы.
Вместе или врозь
Особое внимание «краткосрочным» сексуальным стратегиям женщин – будь то одиноких, не возражающих против секса «на одну ночь», или замужних, обманывающих своего супруга, – стали уделять только недавно. В социобиологических дискуссиях 70-х годов (по крайней мере, в их популярной форме) мужчины обычно предстают дикими, похотливыми существами, которые спят и видят, как обмануть и поэксплуатировать женщину; а женщины – наивными дурочками, которыми пользуются все, кому не лень. Смещение фокуса главным образом вызвано одним немаловажным обстоятельством: в последнее время среди социологов-дарвинистов появилось много женщин, которые терпеливо объяснили своим коллегам мужского пола, как выглядит женская психика изнутри.
Впрочем, в одном смысле мужчин и женщин по-прежнему можно рассматривать как эксплуататоров и эксплуатируемых. С течением времени соблазн покинуть семью – в среднем – должен смещаться к мужчине. Причина не в том, как полагают некоторые, что с дарвинистской точки зрения разрыв брака обходится женам дороже, чем мужьям. Конечно, если в семье есть маленький ребенок, развод может пагубно сказаться на его дальнейшей судьбе – хотя бы потому, что женщине не всегда удается найти мужчину, готового стать заботливым отцом для чужого малыша. Впрочем, цена, которую платит муж, отнюдь не меньше – пострадавший ребенок, в конце концов, и его ребенок тоже.
Различие между мужчинами и женщинами в бракоразводных делах скорее кроется в тех выгодах, которые может принести развод каждому из них. Иными словами, что дает расторжение брака каждому из партнеров в плане репродуктивных перспектив? В принципе, муж может найти восемнадцатилетнюю девушку, у которой впереди двадцать пять лет фертильности. Жене – даже если сбросить со счетов проблемы с поиском нового мужа (особенно если у нее есть ребенок) – ничего подобного не светит априори. Пока супруги молоды, это различие во внешних возможностях незначительно, однако по мере того, как они становятся старше, оно резко возрастает.
Те или иные обстоятельства могут как нивелировать его, так и заметно усилить. Если возможностей уйти из семьи у бедного, низкостатусного мужа не так уж и много, то у его жены их может быть миллион (особенно в тех случаях, если у нее нет детей, а значит, ей легче найти другого партнера). Повышение статуса и финансовой состоятельности, напротив, даст мужу дополнительные стимулы уйти из семьи, а жене – остаться. Тем не менее, при прочих равных, с годами беспокойство мужа (но не жены) будет только расти.
Все эти разговоры о «дезертирстве» могут ввести в заблуждение. Во многих культурах охотников и собирателей допускается не только развод, но и полигиния: в анцестральной среде, беря вторую жену, необязательно было расставаться с первой. И пока так было, не было никаких дарвинистских причин покидать первую семью. Забота о потомстве имела больше генетического смысла. Таким образом, не исключено, что мужчины генетически менее приспособлены к уходу из семьи, чем к полигинии. Однако в современных условиях – в обществе с институализированной моногамией – полигинный импульс найдет другие лазейки, например развод.
По мере того как дети становятся самостоятельными, необходимость в мужских родительских инвестициях падает. Многие женщины среднего возраста, особенно если они материально независимы, покидают своих мужей. Разумеется, не существует никакой дарвинистской силы, заставляющей их это делать; расставание с супругом никак не отражается на их генетических интересах. Единственный фактор, который чаще всего приводит к разводам после менопаузы, – это злокачественное недовольство мужа супружеской жизнью. Многие женщины подают на развод, но это не означает, что проблема в их генах.
Среди всех исследований, посвященных современному браку, особого внимания заслуживают два. Первое исследование было проведено в 1992 году и показало, что неудовлетворенность мужа браком – самый надежный предиктор развода
[147]. В рамках второго исследования было обнаружено, что мужчины гораздо чаще вступают в повторный брак, чем женщины
[148]. По всей вероятности, второй факт – и биологические силы в его основе – частично обусловливает первый.
