Книга Моральное животное, страница 69. Автор книги Роберт Райт

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Моральное животное»

Cтраница 69

Собственно, реципрокный альтруизм классического типа «один на один» сам по себе может породить видимость коллективистского поведения. У вида, наделенного способностью к речи, есть одна вещь, манипулирование которой служит весьма эффективным и легким способом вознаградить хороших людей и наказать плохих. Я говорю о репутации. Если вы пустите слух, что некто обидел вас или обманул, очень скоро люди начнут воздерживаться от всяких проявлений альтруизма в его сторону. Возможно, именно в этом и кроется объяснение эволюции «жалобы» – не столько ощущения того, что с вами поступили нечестно, сколько потребность выразить это публично. Люди тратят уйму времени, жалуясь сами, выслушивая жалобы других и соответствующим образом корректируя свое отношение к обвиняемым.

Возможно, рассматривая «нравственное негодование» как движущую силу ответной агрессии, Триверс забегал вперед. Как отмечали Мартин Дали и Марго Уилсон, если ваша цель – простая агрессия, чувство морального возмущения необязательно, достаточно чистой враждебности. Можно предположить, что причина появления нравственного аспекта и кристаллизации чувства обиды заключается в том, что люди эволюционировали среди сторонних наблюдателей – наблюдателей, чье мнение имело большое значение.

Почему именно мнение посторонних имеет значение – другой вопрос. Окружающие могут, как указывают Дали и Уилсон, накладывать «коллективные санкции» как часть «общественного договора» (или, по крайней мере, «клубного договора»). Кроме того, они могут, как я уже упоминал, бойкотировать нарушителей из личных интересов, создавая социальные санкции де-факто. Фактически, они могут делать и то, и другое. В любом случае, публичное высказывание жалоб может вызвать массовые реакции, которые действуют как коллективные санкции и, таким образом, являются важной частью нравственных систем. Немногие психологи-эволюционисты станут оспаривать главный постулат Дали и Уилсон, что «мораль – это механизм животного исключительной когнитивной сложности, преследующего свои интересы в исключительно сложной социальной вселенной» [375].

Возможно, самая удручающая вещь, касающаяся реципрокного альтруизма, состоит в том, что этот термин ошибочен. Если при родственном отборе «целью» наших генов является помощь другому организму, то при взаимном альтруизме главное – чтобы у организма сложилось впечатление, что ему помогли (для реципрокации одного впечатления вполне достаточно). В компьютере Аксельрода вторая цель всегда влечет за собой первую; в реальном человеческом обществе это происходит не всегда, но часто. Когда же этого не происходит – например, в случае, когда мы можем только прикидываться хорошими или безнаказанно подличать, – не стоит удивляться, что на поверхность выходит уродливая часть человеческой природы. Отсюда проистекают тайные предательства всех видов, от тривиальных до шекспировских. Отсюда – общее стремление людей холить и лелеять свою нравственную репутацию. Репутация – цель игры этого «нравственного» животного. Отсюда – лицемерие как результат действия двух естественных сил: склонности к жалобам (т. е. преданию огласке чужих грехов) и склонности к сокрытию грехов собственных.

Превращение идей Джорджа Уильямса, которые он высказал в 1966 году касательно взаимопомощи, в убедительную, стройную теорию – одно из величайших достижений науки XX века. Невзирая на то что теория реципрокного альтруизма не доказана так, как доказывают теории в физике, она внушает доверие. В последующие несколько десятилетий это доверие должно только расти – вместе с нашими знаниями о связи между генами и человеческим мозгом. Хотя эта теория не настолько туманная и мудреная, как теории относительности или квантовой механики, со временем она может в корне изменить все наше мировоззрение.

Глава 10
Совесть

Таким образом, развивается мало-помалу то чрезвычайно сложное чувство, которое имеет первым источником общественные инстинкты, руководится в значительной степени одобрением себе подобных, управляется рассудком, личной выгодой, а в позднейшие времена – глубоким религиозным чувством, подкрепляется образованием и привычкой и в общей сложности составляет наше нравственное чувство или совесть.

«Происхождение человека» (1871) [376]

Некоторые считают Дарвина человеком чересчур порядочным и добрым. Достаточно вспомнить оценку одного из его биографов, психиатра Джона Боулби. Боулби находил совесть Дарвина «сверхактивной» и «подавляющей». Восхищаясь его «строгими моральными принципами», Боулби тем не менее полагал, что «эти качества были, к сожалению, развиты преждевременно и в чрезмерной степени», что делало Чарлза особенно «склонным к самопорицанию», а также «к периодам хронической тревоги и эпизодам довольно тяжелой депрессии» [377].

Самопорицание действительно было второй натурой Дарвина. В детстве он «думал, что люди восхищались мной, в одном случае за настойчивость, а в другом – за смелость (я залез на невысокое дерево)», и в то же время испытывал «чувство никчемности и презрения к самому себе» [378]. Во взрослом возрасте склонность к постоянной самокритике превратилась в своего рода тик, рефлексивное смирение; существенная доля обширной корреспонденции Дарвина состоит из извинений. «Как безобразно неаккуратно это письмо», – написал он в подростковом возрасте. «Мне кажется, что я пишу отборную чушь», – заметил он на третьем десятке. «Я составил неоправданно длинное и унылое письмо, так что прощайте», – заключил он, приближаясь к сорока годам [379]. И так далее.

Ночью сомнения охватывали Дарвина с новой силой. В это время, утверждал Фрэнсис Дарвин, «отца преследовали мысли о том, что озадачивало или беспокоило его днем». Он мог подолгу лежать без сна, обдумывая беседу с соседом, и волноваться, что чем-то нечаянно обидел его. Он мог подолгу лежать без сна, думая о письмах, на которые до сих пор не ответил. «Обычно он говорил, что если он не ответит на них, то впоследствии это будет на его совести», – вспоминал Фрэнсис [380].

Нравственные чувства Дарвина выходили далеко за рамки социальных обязательств. Хотя после плавания «Бигля» прошло много лет, его по-прежнему мучили воспоминания о рабах в Бразилии. (На борту «Бигля» он умудрился настроить против себя даже капитана, высмеяв его аргументы в защиту рабства.) Даже страдания животных Дарвин находил невыносимыми. Согласно Фрэнсису, однажды отец вернулся с прогулки «бледный и обессиленный: он увидел, как хозяин издевается над лошадью, и не преминул выразить бурные протесты по этому поводу» [381]. Все это подтверждает мнение Боулби: совесть Дарвина была очень болезненной штукой.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация