Современная теория статусной иерархии
Поселите несколько куриц в один курятник, и через некоторое время, после сумятицы и драк, установится порядок. Любые споры (например, из-за еды) будут краткими и исчерпывающими – одной курице достаточно клюнуть другую, чтобы получить желаемое. Так формируется простая линейная иерархия, где каждый член знает свое место. Курица А безнаказанно клюет курицу B, курица B клюет курицу C и так далее. Норвежский биолог Торлейф Шельдеруп-Эббе описал эту систему в 1920-х годах и назвал ее «порядком клевания», а затем, не подумав, огульно экстраполировал ее на политику: «Деспотизм – базовая идея мира, неразрывно связанная со всей жизнью и существованием… Нет ничего, над чем бы не стоял деспот»
[445]. Неудивительно, что антропологи долго уклонялись от эволюционной оценки социальной иерархии.
Порядок клевания не произволен. Курица B обычно побеждала курицу C в предшествующих схватках и терпела поражения от курицы А. Таким образом, социальная иерархия представляется не чем иным, как суммой личных интересов. Курицы склонны уступать тем, кто сильнее, чтобы не тратить силы на драку.
Однако если вы хоть раз в жизни наблюдали за курами, то наверняка вполне справедливо усомнитесь в их способности к таким сложным размышлениям, как «курица А все равно побьет меня. Стоит ли ввязываться в драку?». Благодаря порядку клевания организму не приходится думать и принимать решения, нужный вывод уже закреплен естественным отбором. Курице достаточно различать свое окружение и испытывать здоровый страх перед теми, кто уже однажды навалял ей (анализировать страх не требуется). Это экономит силы и повышает шанс выжить, поэтому гены, отвечающие за избирательный страх, сохранились и передались дальше. А как только они появляются в популяции, иерархия становится частью социальной структуры.
Признаю: можно легко поддаться соблазну и решить, будто общество придумал тот, кто ценит порядок выше свободы. Однако не стоит принимать кажущееся за действительное. Как заметил Джордж Уильямс в «Адаптации и естественном отборе», «отношения доминирования-подчинения, наблюдающиеся у волков, а также у других позвоночных и членистоногих, не являются функциональной организацией. Это статистическое следствие компромисса, в который вступает каждая особь при конкуренции за корм, полового партнера или другие ресурсы. Каждый компромисс адаптивен, но это не значит, что адаптивна их статистическая суммация»
[446].
Существуют и другие резонные объяснения возникновения иерархии, обходящие ловушку группового отбора. Например, предложенная Джоном Мейнардом Смитом концепция эволюционно стабильной стратегии, которая делит все организмы на «ястребов» и «голубей». Представьте доминирование и подчинение как две генетически заданные стратегии, успех каждой из которых зависит от их относительной частоты. Особи выгодно доминировать (например, отбирать половину добычи), только пока вокруг достаточно тех, кто готов подчиняться. Если популярность стратегии доминирования растет, ее эффективность падает: эксплуатировать становится некого, зато приходится постоянно участвовать в стычках с конкурентами. Вот почему стратегия подчинения получила столь широкое распространение: отдать часть добытой еды проще и безопаснее, чем отстаивать в драках свое превосходство. Теоретически в популяции должен установиться баланс тех, кто хочет доминировать, и тех, кто готов подчиняться. Это равновесное соотношение, как и всякое эволюционно стабильное состояние, обеспечивает носителям обеих стратегий одинаковый репродуктивный успех (вспомним синежаберных солнечников, которых мы рассматривали в третьей главе)
[447].
Эта концепция определенно работает – но только для некоторых видов. Например, среди воробьев Харриса темные особи обычно агрессивные и доминирующие, а светлые – более пассивные и покорные. Мейнард Смит нашел косвенное доказательство того, что обе эти стратегии одинаково благоприятны для приспособления – признак эволюционно стабильного состояния
[448]. Однако, когда речь заходит о других видах (и о человеке в первую очередь), все оказывается гораздо сложнее. Исследования доказывают, что во многих обществах (взять те же племена аче и ака) низкий статус обрекает особь на низкий репродуктивный успех – и тут ни о какой эволюционной стабильности речи не идет
[449], низкоранговые особи просто выживают, как могут.
На протяжении нескольких десятилетий, пока антропологи открещивались от изучения социальной иерархии, ее динамику активно исследовали психологи и социологи, наблюдая за тем, на основании чего происходит разделение. Соберите группу детей, и в ней моментально возникнет социальная дифференциация. Тех, которые окажутся наверху иерархии, будут больше любить, им будут чаще подражать и их будут с большей готовностью слушаться
[450]. Зачатки подобного поведения наблюдаются уже в годовалом возрасте
[451]. Поначалу значение имеет лишь упорство характера – на вершину пробивается тот, кто не отступает (у мужчин эта тенденция сохраняется до самой юности). Однако уже к детсадовскому возрасту больше начинают цениться навыки сотрудничества
[452]. Уровень интеллекта и художественная одаренность также приобретают вес и с возрастом выходят на первый план.
Многие ученые исследовали эти паттерны без всякой привязки к теории эволюции, что довольно странно, учитывая их универсальную воспроизводимость – и не только среди людей. У наших ближайших родственников – шимпанзе и бонобо – аналогичные паттерны встречаются повсеместно и отличаются сложностью. В упрощенной форме они обнаруживаются также у горилл и многих других приматов
[453]. Вывод напрашивается сам собой: если у трех родственных нам видов наблюдается врожденная иерархичность, то, вероятно, и у нас она должна быть. А коль скоро все изученные общества имеют иерархическую структуру, которую воспроизводят даже дети, еще не умеющие говорить, вероятно, она у нас есть.
