В свете сказанного выше промедление Дарвина становится более понятным. Всем нам свойственно сомневаться в себе, когда кругом полно несогласных (особенно если это авторитетные фигуры), и Дарвин не являлся исключением, хотя, возможно, в нем эта склонность была несколько утрирована. Нет ничего удивительного в том, что он предпочел потратить несколько лет на изучение моллюсков вместо того, чтобы вынести на суд общественности теорию, являющуюся, по мнению многих, еретической (сейчас, когда это слово в основном употребляется в ироническом контексте, нам трудно понять, каким серьезным обвинением оно было в ту эпоху). Также нет ничего удивительного в том, что Дарвин в течение многих лет, пока писал «Происхождение видов», часто ощущал беспокойство и подавленность: естественный отбор «предусмотрел», чтобы мы испытывали тревогу при мыслях о чем-то, что может привести к потере общественного признания.
Что действительно удивительно, так это неколебимая вера Дарвина в эволюцию, несмотря на всеобщую враждебность. Преподобный Адам Седжвик, кембриджский геолог, похвала которого так взволновала юного Дарвина на острове Вознесения, разгромил анонимно изданный в 1844 году труд Роберта Чамберса «Следы естественной истории творения», считающийся одной из первых работ по эволюционной биологии. «Нельзя, чтобы мир перевернулся с ног на голову; мы готовы вести непримиримую войну со всяким нарушением наших скромных принципов и социальных норм»
[580], – писал он. Не слишком ободряет, не правда ли?
Принято считать, что все эти годы Дарвин колебался как лабораторная крыса, которая хочет есть, но знает, что, если притронется к пище, то получит удар током. Спорить не стану, просто приведу еще одну версию, согласно которой Дарвин, занимаясь изучением моллюсков, готовил почву для своего главного труда по трем стратегическим направлениям.
Во-первых, он укреплял аргументацию. Прикрываясь моллюсками, он продолжал собирать свидетельства в пользу своей теории, в том числе ведя переписку с видными специалистами по флоре и фауне. Он долго и дотошно выискивал слабые стороны теории, чтобы иметь возможность моментально давать отпор любым критикам, что стало одной из причин успеха «Происхождения видов». За два года до публикации он писал: «Думаю, я лучше кого бы то ни было вижу серьезные проблемы моей доктрины»
[581]. Эта тщательность, вероятно, была следствием его неуверенности в себе, легендарной скромности и серьезного страха критики. Фрэнк Салловей, изучавший Фрейда и Дарвина, заключил: «Оба они были революционерами. Дарвин вечно боялся ошибиться и был скромен до чрезмерности – и выдвинул новую научную теорию, которая успешно выдержала испытание временем. Фрейд, напротив, был чрезвычайно честолюбив и уверен в себе (называл себя «конкистадором» науки) – и предложил подход к изучению человеческой природы, который, по сути, был не чем иным, как компиляцией психобиологических фантазий XIX века, маскирующейся под настоящую науку»
[582].
Анализируя биографию Дарвина, написанную Джоном Боулби, Салловей сделал вывод, который Боулби сделать не сумел: «Логично предположить, что умеренно пониженная самооценка, которая у Дарвина сочеталась с упорным постоянством и неослабевающим трудолюбием, весьма полезна в науке, так как удерживает от преувеличения оценки собственных теорий. Таким образом, постоянная неуверенность в себе является методологическим признаком хорошей науки, даже если она не особенно благоприятна для психологического здоровья»
[583].
Тут закономерно возникает вопрос: может ли такая полезная неуверенность в себе (как бы болезненна она ни была) быть частью поведенческого репертуара человека, сохраненного естественным отбором из-за того, что в определенных обстоятельствах она способствует повышению социального статуса? Вопрос этот становится еще интереснее, если вспомнить, что отец Дарвина сыграл немалую роль в укреплении неуверенности в себе у сына. Боулби спрашивает: был ли Чарлз «позором семьи, как злобно предрекал ему отец, или все-таки сумел преуспеть?.. На протяжении всей научной карьеры Дарвина, невероятно плодотворной и незаурядной, чувствуется постоянный страх критики и неудовлетворенная жажда признания». Боулби также обращает внимание, что «покорное, примирительное отношение к отцу стало второй натурой Чарлза», и предполагает, что отец отчасти виноват в «преувеличенном» почтении Чарлза к авторитетам и в его «склонности принижать собственные достижения»
[584].
Вероятно, внедряя этот источник пожизненного дискомфорта, Дарвин-старший действовал в соответствии с природной программой, которая заставляет родителей всеми силами стремиться скорректировать психику детей таким образом, чтобы они могли добиться успеха в социуме. Тогда Дарвин-младший, легко усвоивший эту болезненную корректировку, возможно, также действовал в соответствии с природной программой. В эволюционном смысле мы созданы для того, чтобы быть эффективными, а не счастливыми
[585]. Стремление к счастью заложено в нас, и достижение эволюционных целей (секс, статус и так далее) часто сопровождается ощущением счастья, как правило кратковременным. Так что отсутствие счастья – нормальное состояние, которое стимулирует нас к действию. Повышенный страх критики не давал Дарвину расслабиться и поддерживал его продуктивность.
