Вероятно, Боулби был прав насчет болезненного отцовского влияния на характер Дарвина, но, скорее всего, ошибался в оценке его патологичности. Конечно, даже то, что не является патологией в строгом смысле, может быть достойно сожаления и требовать психиатрического вмешательства. Однако таковое будет более квалифицированным и эффективным, если уметь отличать «естественную» боль от «неестественной».
Вторым стратегическим направлением было зарабатывание авторитета. Занимаясь изучением моллюсков, Дарвин укреплял свои позиции в науке. Доверие растет вместе с престижем – общеизвестный факт социальной психологии
[586]. Решая, кому верить в вопросах биологии – профессору университета или учителю начальной школы, – мы, несомненно, выберем первого, и будем правы (квалификация профессора гораздо выше). Однако заслуги нашей тут будет мало, это просто еще один произвольный побочный продукт эволюции – рефлексивное почтение к статусу.
Как ни крути, а профессиональная репутация – полезная штука, когда пытаешься совершить переворот в науке. Поэтому Дарвин и занялся моллюсками: мало того что он многое узнал и многому научился в процессе исследования, он еще и заработал имя в науке своим четырехтомником об усоногих ракообразных (Cirripedia). Или, как предположил биограф Питер Брент, «возможно… Дарвин не тренировался на Cirripedia, а сдавал сам себе квалификационный экзамен»
[587]. В качестве примера Брент приводит переписку между Дарвином и Джозефом Гукером. В 1845 году Гукер мимоходом назвал сомнительными громкие заявления одного французского ученого и заявил, что тот «сам не знает, что значит быть Натуралистом». Дарвин, что весьма показательно, в ответ на это написал о собственной «самонадеянности в накоплении фактов и размышлениях на тему изменчивости», хотя сам «не описал еще причитающуюся долю видов»
[588]. Год спустя он начал работать над изучением моллюсков.
Возможно, Брент прав. Через несколько лет после выхода «Происхождения видов» Дарвин советовал молодому ботанику: «Пусть теория направляет ваши наблюдения, но до тех пор, пока ваша репутация не укрепится, воздерживайтесь от ее публикации, так как это вызовет у людей недоверие к вашим наблюдениям»
[589].
Третьим стратегическим направлением была мобилизация социальных сил. Дарвину требовалась мощная коалиция, включающая людей авторитетных, уважаемых и красноречивых. И он их нашел: Лайель представит его первую статью о естественном отборе Лондонскому Линнеевскому обществу, защитив ее своим авторитетом (хотя сам тогда еще будет скептически к ней относиться)
[590]; Томас Гексли будет лихо противостоять епископу Уилберфорсу в Оксфордских дебатах об эволюции; Джозеф Гукер также будет противостоять Уилберфорсу, хотя и менее лихо, а затем присоединится к Лайелю в популяризации теории; Эйса Грей, гарвардский ботаник, будет продвигать теорию в Америке своими статьями в «Атлантик Мансли». Одного за другим Дарвин будет перетягивать их под свои знамена.
Стоял ли за этим трезвый расчет? Естественно, к моменту публикации «Происхождения видов» Дарвин прекрасно знал, что сражение за правду ведут люди, а не идеи. «У нас небольшая, но крепкая группа достойных людей, причем весьма не старых, – уверял он одного сторонника через несколько дней после публикации. – В конце концов, мы победим». Через три недели после выхода книги он написал своему молодому другу Джону Леббоку, которому посылал копию, и спросил: «Вы закончили чтение? Если да, то, прошу вас, скажите, со мной вы в главном или против меня». В постскриптуме он уверил: «На моей стороне – вернее, я хочу и надеюсь, что могу говорить – на нашей стороне много отличных людей»
[591] (в переводе на язык эволюционной психологии это значит: если примкнете к нам, то станете членом победившей коалиции самцов-приматов).
Умоляя Лайеля о поддержке, Дарвин может казаться сентиментальным, но на деле он сугубо прагматичен. Он четко понимал, что для победы будет важно не только количество его союзников, но и их репутация. 11 сентября 1859 года он писал: «Помните, что сейчас ваш вердикт больше, чем моя книга, может повлиять на судьбу воззрений, которых я придерживаюсь: будут ли они признаны или отвергнуты»; 20 сентября: «Ваш вердикт более важен для меня и для всех остальных, чем мнение пусть даже дюжины других человек, поэтому неудивительно, что я так тревожусь»
[592].
Однако Лайель не торопился выносить окончательное суждение. Ожидание утомило Дарвина и довело почти до отчаяния. В 1863 году он написал Гукеру: «Я глубоко разочарован (без личной обиды) его робостью, которая не дает ему вынести решение… И ирония в том, что он думает, будто действовал с храбростью древнего мученика»
[593]. Однако, если разобраться, в контексте реципрокного альтруизма Дарвин просил от старшего друга слишком много. Лайелю к тому времени было шестьдесят пять лет, он уже успел оставить заметный след в науке и от поддержки чужой теории при любом раскладе много не выигрывал, а вот проиграть от причастности к радикальной доктрине мог, причем по-крупному, если бы впоследствии ее признали ложной. К тому же в свое время Лайель выступал против эволюционизма в его ламарковском изводе и, следовательно, мог бы быть обвинен в непостоянстве. Теория Дарвина не объединила этих двоих и не стала их «общим делом», как когда-то теория самого Лайеля, но долгов у Лайеля перед Дарвином не было, он еще раньше сполна отплатил молодому союзнику за поддержку. Дарвин, похоже, как-то по-своему понимал дружбу или вел собственную эгоцентричную бухгалтерию.
Тот факт, что Дарвин спешно вербовал союзников с 1859 года, конечно, не доказывает, что он в течение многих лет вынашивал стратегические планы. Его союз с Гукером вообще начинался еще в 1840-е годы как простая дружба, основанная на общих интересах и ценностях и освященная взаимной искренней симпатией
[594]. Когда оказалось, что Гукер допускает возможность эволюции, привязанность Дарвина наверняка углубилась, однако не стоит полагать, будто он уже тогда рассчитывал, что Гукер станет страстным защитником его теории. Привязанность, основанная на общих интересах, – это косвенное признание естественным отбором тактической полезности друзей.
Не меньший восторг вызывали у Дарвина честность и порядочность Гукера («Сразу видно благородного человека»
[595]). Да, надежность Гукера оказалась очень кстати. Дарвин зачитывал ему отрывки из своей книги задолго до публичного обсуждения естественного отбора. Однако это означает, что с самого начала Дарвин сознательно искал себе друга с такими качествами. В ходе естественного отбора развилось подсознательное влечение к людям, которые будут надежными партнерами с точки зрения реципрокного альтруизма. Во всех культурах доверие (наряду с общим интересом) является непременным условием дружбы.
