Этот рядовой сотрудник должен был после каждого посещения советского консульства докладывать своему руководству о результатах. Предполагать, что японский жандарм был талантливым актером, ведущим двойную игру со своим руководством, нет оснований. Скорее с его помощью в консульстве выявлялись сотрудники советской разведки, которым при этом внушалась иллюзия, что они контролируют обстановку. После чего японцы, вскрыв все, что их интересовало, «перевели» агента в Токио — для более масштабной игры с советской разведкой.
К этому времени «Кротов» был единственным агентом, или источником, токийской резидентуры ИНО ОГПУ, которую с 1933 г. возглавлял Иван Иванович Шебеко
[284], 2-й секретарь Полпредства СССР, работавший под фамилией Журба. На первых порах Шебеко не встречался с источником, и связь с ним поддерживалась через переводчиков посольства Клётного и Радова, не являвшихся сотрудниками ИНО
[285], так что говорить о конспирации вообще не приходится. И хотя «Кротов» состоял на связи с резидентурой около года, точного представления о его оперативных возможностях у резидента не было. На запросы Центра о единственном источнике токийской резидентуры вразумительного ответа не поступало. В ИНО сложилось негативное мнение о работе Шебеко как резидента — никакой инициативы в работе. Как выразился Артузов, «проявлял сонливость»
[286].
В начале 1934 года в Токио на должность переводчика Полпредства был направлен Димитрий Косухин под фамилией Косахов, выпускник Института иностранных языков, распределенный в ИНО и отправленный в Полпредство Восточно-Сибирского края набираться опыта контрразведывательной работы. В Иркутске он был прикреплен к Гудзю, с которым работал около года
[287].
В мае 1934-го Косухин встретился с белоэмигрантом Андреевым и, видимо, попытался завербовать его. Но тут вмешалась японская полиция, и Косухин был задержан. По ходатайству посольства не имевший дипломатического иммунитета переводчик был освобожден, в Москву о происшедшем была отправлена подробная шифровка, содержание которой было доведено до сведения руководства ОГПУ. В связи с поступившей информацией заместитель председателя ОГПУ Я.С. Агранов распорядился: «Косахову и Журбе немедленно запретите вести в Токио какую бы то ни было агентурную работу, и недели через две отзовите в СССР. Дайте указание нашей резидентуре прекратить сношения с Андреевым»
[288]. Артузов был против отзыва своих сотрудников и ослабления состава резидентуры. Он писал Агранову: «Яков Саулович, при запрещении вести агентурную работу — полагаю, что отзывать не следует. При всех условиях нам надо там иметь человека для выполнения наших внутренних заданий (надзор и охрана от провокаций)»
[289]. Так Косухин и Шебеко остались в Токио.
Похоже, что резолюция об отзыве Шебеко и претензии к пассивной работе последнего инициировали направление в Токио в качестве резидента ИНО под прикрытием должности 3-го секретаря Гудзя под фамилией Гинзе. Это, правда, не исключает, что в момент провала Косухина Гудзь находился в Токио и все претензии в связи с арестом сотрудника разведки следует адресовать к нему. Кстати, японским Гудзь не владел и встречи с агентурой проводил с переводчиком.
Предполагалось, что после передачи дел Шебеко должен был незамедлительно вернуться в Москву. Однако перед ИНО встал вопрос о временной отсрочке его отъезда, в том числе и для того, чтобы не связывать приезд одного сотрудника с отъездом второго — на случай, если принадлежность Шебеко к разведке стала для японцев очевидной (в таком случае присланный ему на замену человек однозначно являлся разведчиком).
В рекомендациях Центра о работе с «Кротовым» говорилось: «О том, что он является основным агентом Вашей резидентуры, мы говорили во время Вашего пребывания здесь (речь идет об инструктаже, который получил Гудзь накануне командировки в Токио. — М.А.). Использовать его в качестве наводчика для новых вербовок запрещаем. Следует нацеливать его на получение именно документальных материалов, т. к. они особенно ценны для нас… Конечно, следует учесть все трудности документальной работы и максимально облегчить К. эту работу путем назначения удобных для него явок, технических средств»
[290].
Вот выдержки из ответов на допросе арестованных Шебеко и Калужского, переводчика с японского 7 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД, к которому поступал материал от «Кротова».
Калужский: «По сравнению с японской агентурой Сеула «Кротов» был менее эффективен. Однако и он давал систематический и полноценный материал главного жандармского управления по наблюдению за советским посольством и торгпредством. Давал он и обширный материал (документальный) о политико-моральном состоянии армии. Беда заключалась в том, что материала было больше, чем мог осуществляться перевод, и материал отправлялся в Москву без перевода. В Москве же было такое же положение с переводчиками, и документы-сводки ГРУ оставались в массе своей необработанными. Это приводило к тому, что полной всесторонней оценки деятельности „Кротова“ не получалось»
[291].
Из его показаний следует, что должной оценки поступавшего от «Кротова» материала не проводилось, как не делалось попытки установить, каким образом рядовой сотрудник жандармерии мог получить доступ к передаваемому материалу.
