На допросе 9 июня 1939 г. Шебеко отвечал на вопросы, касавшиеся этого агента: «ВОПРОС. А источник “Сук” давал вам ценные материалы?
ОТВЕТ. Ценных материалов он не давал, если не считать полученные от него в 1938 году материалы из Военно-технического штаба, которым ИНО дало хорошую оценку.
ВОПРОС. Откуда этот полицейский получал такой материал?
ОТВЕТ. Он получил этот материал от своего приятеля Мацусито, который работает переписчиком в Военно-техническом управлении японской армии. “Сук” этот источник подготовил к вербовке для нас с моего согласия.
ВОПРОС. Марусима (так в тексте. — М.А.) был завербован?
ОТВЕТ. Нет, не был завербован. Я его лично не видел, но о нем я разговаривал с “Суком”.
ВОПРОС. Почему вы его не завербовали?
ОТВЕТ. Потому что я не смог с ним встретиться лично, а “Сук”, как он мне говорил, боялся сказать ему прямо, на кого он должен будет работать»
[297].
Даже если предположить, что разрабатываемое лицо не было подставой, связь с ним — и это очевидно — легко вскрывалась из-за нарушения требований конспирации.
Гудзь сформулировал основной вывод — «работать в Японии очень трудно, но можно. Есть возможность и для осуществления нелегальной работы. По мнению резидента, успешные вербовки японцев можно было проводить в Калифорнии и в Китае. «В Китае это могут быть военные, жандармы, коммерсанты, журналисты. Эти люди могут делать быструю карьеру при возвращении на родину, так как везут с собой багаж опыта и “веса” в глазах общества. Но проведение таких вербовочных мероприятий выходило за компетенцию деятельности токийской резидентуры»
[298].
Б.И. Гудзь, пришедший в разведку из контрразведки, принес свои взгляды на организацию разведывательной работы за рубежом и в течение двух лет пытался претворить их в жизнь.
Через 60 лет, в конце 1990-х, Гудзь утверждал:
«1. Полицейский режим (неотступное наружное наблюдение) в тот период был сравнительно терпимым. Во всяком случае, как правило, систематического наружного наблюдения за мной не было.
2. Общение европейцев на улицах и в общественных местах с японцами бросалось в глаза (европейцев очень мало).
3. Конспиративные передачи материала, исключающие визуальную фиксацию их со стороны, производить возможно.
4. Встречи в ресторанах, закусочных, музеях и других общественных местах, исключающих фиксацию, организовать крайне затруднительно. Рестораны, как правило, связаны с полицией. Наиболее безопасные встречи можно производить в автомашине (подхватить в удобных местах источник-японца в машину)»
[299].
Вот как в конце жизни он описывал преимущество внешней разведки по сравнению с военной: «На мой взгляд, преимущество нашей внешней разведки по сравнению с военной разведкой заключалось в том, что наши разведчики, прежде всего контрразведчики, исходили из того, что мы можем отталкиваться в своей вербовочной работе от тех органов противника, которые непосредственно так или иначе соприкасаются с нашими дипломатическими и консульскими учреждениями в порядке их охраны и даже наружного наблюдения, то есть с полицейскими и жандармскими службами противника.
Парадоксально, но факт — в Харбине и Корее (Сеул), в Хоккодате и в Японии, например, нам удалось завязать конспиративные связи с людьми из этих служб. Конечно, это было связано с большими сложностями, но это одна из эффективных возможностей в разведке. Источники из этих органов могут быть не только близки с наблюдением за нашими сотрудниками, но могут проникать в любые, в том числе и военные объекты. Военные разведчики как огня боятся этих служб, а между тем отсутствие подходов к этим объектам обедняет нашу военную разведку»
[300].
То, что в Харбине, Сеуле и Хакодате источниками резидентур ИНО были сотрудники полицейских и жандармских органов, не может не вызвать настороженности, поскольку этот факт может свидетельствовать о шаблоне в работе японской контрразведки, который годами отказывалась замечать советская политическая разведка. Парадоксально, что в Центре не возникло вопросов по поводу бесперебойной и долголетней работы «одноплановых» агентов, источников документальной информации, в стране с жестким контрразведывательным режимом. Не заметили шаблона и в объяснениях доступа к документальной информации — в наличии «друзей», выносивших и передававших агенту многостраничные секретные материалы, которые после фотографирования в консульстве либо посольстве и возвращались обратно агенту, а затем — «другу». Так незатейливо, без фантазий продолжалось годами, и ни у кого в Центре не возникали вопросы по поводу одинаковых схем работы в Харбине и Токио.
«Источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника, — делился своими воспоминаниями Гудзь. — Этому способствуют служебные возможности, так как военная жандармерия ведет постоянное наблюдение за всеми подразделениями армии. Таким образом, мы через агентуру в жандармерии получаем возможность иметь представление о дислокации, численности, вооружении, планах, перебросках частей, политико-моральном состоянии личного состава.
Можно привести пример: наша резидентура в Харбине через агента, состоящего на службе в армейской жандармерии, получила следующие сведения:
1. Большой обзор положения в Корее, составленный японским командованием для японского парламента.
2. Материалы штаба о вооружении японской армии в Корее.
3. Сводки генштаба и штаба Квантунской армии об СССР.
4. Доклад о совещании командиров и начальников штабов дивизий»
[301].
Взгляды, высказанные Б.И. Гудзем, далеко не бесспорны.
Сомнительным представляется тезис, что «источники в жандармерии имеют почти неограниченные возможности в получении сведений об армии противника» и что «через агента военной контрразведки мы получим возможность вести и военную разведку, так как эти агенты в силу своего служебного положения могут добывать чисто военную информацию».
После почти двухлетней работы резидентом в январе 1936 года Гудзя отозвали в Москву. По его утверждению, это случилось потому, что Шебеко, находясь в отпуске в Москве, написал на него донос начальнику ИНО ГУГБ НКВД А.А. Слуцкому, в котором подверг его критике за «профессиональную некомпетентность». Слуцкий «поверил» доносу и вновь назначил резидентом Шебеко, который пробыл в этой должности до 1939 года. «Новый начальник ИНО Слуцкий даже не захотел получить от меня отчет о работе резидентуры и отправил в отпуск», — рассказал много позже Гудзь.
