Осенью 1937-го «Кротов» был переведен в другое подразделение. Значительно расширились агентурные возможности этого источника, и в Москву начал поступать совсем другой материал.
Из материалов допроса Шебеко 6 июня 1939 г.:
«ВОПРОС. Какие ценные материалы были получены от “Кротова”?
ОТВЕТ. До 1937 года ценных материалов «Кротов» не давал. Со второй половины 1937 года “Кротов” добыл ряд ценных материалов по японской армии. В том числе:
1. Организация японской армии мирного времени.
2. Организация японской армии военного времени.
3. Таблица вооружения японской армии.
4. Мобилизационный план японской армии на 1937 год и к нему таблицы.
5. Мобилизационный план японской армии на 1938 год и к нему таблицы.
6. План воздушной обороны Токио.
7. Мобилизационный план японской армии на 1939 год с таблицами.
8. Штатное расписание погранохраны Маньчжурии.
9. Несколько приказов об организации Маньчжурской армии.
Кроме того, им были переданы мне два кода с ключами и инструкциями, один из них принадлежал японскому военному министерству, а второй код — японскому жандармскому управлению. Были переданы мне статистические сборники об исполнении военного бюджета Японии.
ВОПРОС. Откуда “Кротов” мог доставать эти материалы?
ОТВЕТ. Он мне говорил, что берет все материалы, которые касаются японской армии, у своих приятелей, которые имеют общение с этими материалами или хранят их у себя, ведают хранением.
ВОПРОС. Где работают эти приятели “Кротова”?
ОТВЕТ. Он мне говорил, что некоторые из них работают в жандармском управлении, некоторые в Военном министерстве, а некоторые в генштабе японской армии.
ВОПРОС. Кем эти “приятели” работают?
ОТВЕТ. Простыми чиновниками, среди офицерства у «Кротова» приятелей не было.
ВОПРОС. Под каким предлогом “Кротов” получал документы у своих приятелей?
ОТВЕТ. Он их брал под предлогом того, что он якобы готовится держать экзамен на офицерское звание, а они шли ему навстречу и давали эти материалы.
ВОПРОС. Материалы, передаваемые “Кротовым”, у вас вызывали сомнения?
ОТВЕТ. У меня вызывало сомнение качество кодов, о которых я писал в сопроводительных письмах в ИНО»
[302].
Странно, что сомнение у токийского резидента вызвало только качество кодов, а не многочисленные приятели — в жандармском управлении, военном министерстве и генштабе японской армии, которые «по дружбе» передавали «Кротову» секретные документы. При этом следует допустить не просто халатное, но преступное отношение к хранению секретных документов даже не в одном японском ведомстве, а в трех. Не говоря уже о более чем наивном объяснении, для чего понадобились «Кротову» документы. Мы никогда не узнаем, почему все эти шитые на «живую» нитку легенды японской контрразведки не вызывали и тени сомнения ни у Шебеко, ни у Центра.
На первых порах «Кротов» приносил объемные документальные материалы на встречи с сотрудниками советской резидентуры под прикрытием (в их число входил и «засвеченный» Косухин), которые ему возвращались после пересъемки. И это происходило не один месяц в условиях жесткого контроля за перемещениями советских представителей!
Японская контрразведка, не желая вызвать подозрения у резидента ИНО и Центра, придумала еще более невероятную легенду: «источник» сообщил, что при 3-м отделении Главного жандармского управления для обработки поступающих материалов организована спецфотолаборатория, куда он получил беспрепятственный доступ. «Теперь процедура добычи материалов была поставлена на плановую основу: “Кротов” снимал оглавления документов, из которых выбирались самые интересные для детального ознакомления. Для легендирования своего интереса к спецфотолаборатории агент по рекомендации резидента стал с увлечением осваивать фотодело и на “наградные” приобрел фотоаппарат “Лейка”, что еще более повысило оперативность и объем развединформации из Токио»
[303].
Более неправдоподобного обстоятельства — «осваивать фотодело» в спецфотолаборатории Главного жандармского управления — придумать невозможно, однако и на этот раз сомнений ни у кого не возникло.
В составленном 29 марта 1939 года Постановлении о заведении следственного дела говорилось, что Шебеко «в период своей работы за границей долгое время находился в тесных дружеских отношениях с ныне разоблаченным врагом народа Юреневым» (полномочный представитель СССР в Японии в 1933–1937). Обвинялся Шебеко и в том, что, будучи резидентом НКВД в Токио, «вел разведывательную работу, направленную по пути развала и самоликвидации резидентуры», и что основной и почти единственный его агент «Кротов» — «явная японская подставка, через которого Шебеко в течение ряда лет передавал крупные дезинформационные материалы, пытаясь ввести в заблуждение органы НКВД и военное командование СССР». В Постановлении утверждалось, что, как установило следствие, такими материалами являются все присланные Шебеко “мобилизационные планы японской армии”»
[304].
Основанием для этих обвинений были показания арестованного в конце 1938 г. Клётного, которые тот дал после того, как из него выбили признание, что он японский шпион. На основании его показаний было возбуждено уголовное дело № 20997 по обвинению Клётного А.Л., Константинова В.М., Ермакова Н.П., Косухина Д.И., Тармосина С.Е., Добисова-Долина М.Е., Калужского Е.М. и Шебеко И.И. (все в прошлом и настоящем сотрудники разведки НКВД)
[305] в измене Родине, шпионаже и работе на японскую разведку.
Вот еще несколько выдержек из ответов арестованного переводчика 7 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД Калужского по части работы «Кротова»:
«…В первый момент материал характера мобилизационного плана у меня вызвал недоверие. И не только потому, что вообще у японцев нельзя доставать такие секретные материалы, так как при японских порядках такие материалы невозможно было доставать. А главным образом, по двум следующим соображениям:
Первое. Непонятно было, почему источник, который в течение долгого времени работы вяло давал ценные материалы, вдруг получил возможность и желание добывать материал, получение которого связано с большим риском.
Второе. Непонятно было, каким образом можно было в служебной обстановке снимать такие громоздкие материалы на несколько сот страниц со сложными таблицами. Но само содержание материала было настолько интересным, что я при переводе старался тщательно изучить и проверить его. В результате изучения я пришел к выводу, что эти материалы и по содержанию, и по количеству не могут быть фальшивыми. В этом меня еще более убедили случаи перекрытия, которые имелись между этими материалами и сеульскими материалами»
[306].
