«Коммерсантом из соседней страны» был Гельмут Войдт, старинный приятель Рихарда Зорге.
Совершенно иначе состояние «воздушной» связи выглядело по докладам, поступавшим в Центр из Шанхая. 22 декабря 1933 года «Абрам» сообщал: «Радио опыты с Островами протекают нормально. Острова регулярно слышат нас, надеемся в скором времени услышать их». Но особых оснований для оптимизма не было.
Следующий шаг, который сделал Зорге после встречи с Виндтом, — установление связи с Вукеличем, «находящимся на острове более продолжительное время». «Жигало, к сожалению, очень большая загвоздка, — писал Зорге 7 января 1934 г. в первом докладе о проделанной работе. — Он очень мягкий, слабосильный интеллигент, без какого-либо стержня. Его единственное значение состоит в том, что мы его квартиру, которую мы ему достали, начинаем использовать как мастерскую, даже история с его братом только выдумка его боязни, так как он и в будущем не так много пользы принес для нас, только лишь как резервная мастерская. Конечно, это имеет в данный момент очень большую ценность для нас. Так как в качестве другой мастерской для случайных использований в данный момент могла бы быть только моя квартира, что было бы в теории против правил». «История с его братом» — это провал в Париже, который мог повлечь за собой арест Славко Вукелича, и нельзя было исключить, что это станет известным японской полиции, которая таким образом выйдет на самого «Жиголо».
«Он очень разочаровал, — писал Зорге в отчете спустя полтора года. — Его положение было плохое, так как его легализация как корреспондента была неблагоприятная. Он также не очень был заинтересован в расширении своих связей и, таким образом, он подпал под подозрение как эмигрант. К тому же нужно прибавить его совершенную неопытность и неуверенность и, кроме всего, непревзойденное [непреодолимое] стремление к “игрушкам” (несерьезное отношение к делу. Вариант перевода с немецкого языка, сделанный М.И. Сироткиным в 1959 г. — М.А.). Его жена значительно сильнее. Единственное задание, которое я мог поставить при настоящем положении вещей, — это получение квартиры и постановка там резервной станции. И эта задача была разрешена в конце 1933 года. Наш мастер смог предпринять свои опыты и отсюда».
Японцем, говорившим на английском языке и направленным на родину по договоренности «с нашей братской организацией», оказался Мияги Ётоку («Джо»). «Джо» после договоренности «Рамзая» с «Доном» должен был выехать по своим подлинным документам из Лос-Анджелеса пароходом в Японию. Ему давалась связь с «Жиголо» в Токио (порядок вызова, условия, место встречи).
Информация в Центре о Мияги была крайне лаконична и фрагментарна: «Джо — источник, японец, художник, жил в Америке свыше 10 лет, где и завербован профессором (он же Дон) в 1933 году». В «Характеристике источников, связей и сотрудников Рамзая», составленной 10 августа 1935 года, Зорге, который знал о нем не больше, писал: «1. Джо. Туземец (в оригинале Einheimischer. — М.А.), около 30 лет, художник, жил много лет в Америке и был там привлечен к нашей работе. Был оттуда взят мной на острова».
Благодаря исследованиям, проведенным много лет спустя на основе в том числе показаний Мияги на допросах, удалось полнее восстановить его биографию. Мияги Ётоку родился в 1903 году в городе Наго на острове Окинава в семье фермера и был вторым сыном в семье. Отец его вскоре переехал в Давао, на Филиппины. Но там он не прижился и уже через год перебрался в Америку, где устроился работать на ферму близ Лос-Анджелеса. Мальчика, оставшегося на Окинаве, воспитывал дед. В 1917 году Ётоку сдал вступительные экзамены в учительскую школу в своей префектуре. Однако не прошло и двух лет, как он заболел туберкулезом и оставил школу
[374]. В том же году он переехал к отцу в Калифорнию.
В Америке Мияги столкнулся с дискриминацией: со стороны американских белых против азиатов вообще и японцев в частности; со стороны японцев, которые постоянно жили в Америке, особенно так называемых «нисеи» — японцев, родившихся на континенте; и, наконец, окинавское происхождение делало его изгоем в японской общине. «С самого начала своей жизни он как уроженец острова получил нечто вроде комплекса неполноценности, особо проявлявшегося при общении с японцами с Хонсю и других главных островов»
[375].
Мияги поступил в школу искусств города Сан-Диего. «У него обнаружился настоящий талант художника, и в выпускном классе он оказался в самом верху списка». Год поработав на ферме, он переехал в Лос-Анджелес.
В это время Мияги вместе с тремя другими японцами принял участие в рискованной затее — они открыли собственный ресторан под названием «Сова». В задней комнате друзья организовали небольшое общество для еженедельных обсуждений вопросов философии, искусства и социальных проблем, которое стало известно, как «Реимеикаи», или «Общество рассвета». По словам Мияги, поначалу общество придерживалось леволиберальных взглядов. Сам он тем временем начал читать произведения русских писателей, особенно Толстого, Горького, Бакунина и Кропоткина — и вскоре обратился в анархическую веру
[376].
Летом 1927 года он стал жить вместе с девушкой-японкой по имени Ямаки Чийо. Они сняли квартиру в доме японки Китабаяси Томо. К этому времени он стал пользоваться успехом как художник — на деньги, получаемые от продажи картин, он мог вести безбедное существование.
Вместе с Ямаки Чийо и 40-летней Китабаяси Мияги стал членом сочувствовавшего коммунистам Общества пролетарского искусства. Мияги выпускал маленький собственный журнал и читал членам общества лекции по истории изящных искусств. Все это время, как и раньше, он часто болел.
В 1931 г. Мияги стал членом японской секции компартии США. Заслуга к привлечению его к членству в партии принадлежит коминтерновцу Яно Цутому (партийный псевдоним «Такеда»). Обращение Мияги в новую веру произошло, по его собственному признанию, не столько благодаря прочитанным им книгам или влиянию друзей, сколько из-за обиды «на бесчеловечную дискриминацию, практикуемую в отношении азиатской расы» в Соединенных Штатах. Яно, работавший где-то в районе Нью-Йорка до приезда в Калифорнию, в 1930 году побывал в Москве. Потом вернулся в Америку, где вскоре и познакомился с Мияги. Случилось это в конце 1930 года. Они общались несколько месяцев, и осенью 1931 года Яно Цутому удалось убедить Мияги вступить в компартию.
По словам Мияги, поначалу он отказывался на том основании, что его прежняя жизнь давала ему уважительную причину для отказа. Неясно, однако, что он подразумевал под этим. Но, так или иначе, Яно удалось преодолеть сопротивление Мияги, убедив его в том, что членство в партии будет способствовать «усилению» его активности.
Тогда он согласился вступить и получил партийную кличку «Джо». Поскольку Мияги не отличался крепким здоровьем, его освободили от необходимости посещать партийные собрания, от многих других обязанностей и даже от необходимости писать письменное заявление о вступлении в компартию.
