Благодаря таланту и знаниям, полученным постоянным, упорным повседневным трудом, из книг, бесед, поездок по стране, Зорге в удивительно короткое время завоевал репутацию одного из лучших специалистов по Японии, Китаю и Дальнему Востоку. Совершить подобное было «по плечу» только ему, другой личности, сопоставимой по масштабу, рядом не было. Зорге являл собой пример одного из немногих, если не единственного в своем роде иностранца, добившегося полного погружения в жизнь Японии.
За короткий промежуток времени Зорге сумел завести обширный круг знакомств среди сотрудников германского посольства, иностранных журналистов, немецких бизнесменов, представителей западных фирм. В дальнейшем он произведет переоценку этих связей и избавится от ненужных, сохранив лишь те, которые могут оказаться полезными для получения информации или послужат прикрытием его разведывательной деятельности.
За несколько дней до католического Рождества 1933 г. в Токио прибыл новый посол Германии Герберт фон Дирксен (1882–1955), сын влиятельного дипломата Вибана фон Дирксена. Образование он получил в Гейдельбергском и Берлинском университетах, а в Ростокскм университете — степень доктора юридических наук. Затем поступил на государственную службу, служил по линии Министерства торговли в колониальных владениях в Африке, участвовал в Первой мировой войне, имея воинское звание лейтенант. За боевые отличия был награжден Железным крестом 2-го класса. После войны перешел на дипломатическую службу, с 1929-го был послом Германии в СССР, в сентябре 1933-го получил назначение послом в Японию, а в 1938-м на посту германского посла в Великобритании сменил назначенного министром иностранных дел Риббентропа. В сентябре 1939-го, после вступления Великобритании в войну, вернулся в Германию и был отправлен в отставку. В своих мемуарах «Москва — Токио — Лондон: Воспоминания и размышления. 20 лет германской внешней политики. 1919–1939» он дал весьма нелестные характеристики многим высокопоставленным представителям нацистской дипломатии, в том числе министру иностранных дел Третьего рейха Иоахиму фон Риббентропу. «Итак, моя карьера государственного служащего, продолжавшаяся на протяжении 37 лет, подошла к концу, — писал Дирксен в своих мемуарах. — Я чувствовал и облегчение, и озлобление одновременно: облегчение оттого, что моя связь с правительством, которая стала мне отвратительна, была, наконец, разорвана, а озлобление и горечь оттого, что со мной так обошлись»
[393].
«Вопрос, столь часто поднимаемый в наши дни, а именно ограничена ли задача посла в наш технический век лишь функциями почтальона и, соответственно, стоит ли читать его воспоминания, нет нужды подробно обсуждать здесь, — отмечал Дирксен. — Ответ на этот вопрос зависит главным образом от личности самого посла и от политической ситуации в его стране и в стране, где он аккредитован.
Что до задач, которые мне пришлось решать, читатель может прийти к выводу, что я играл активную роль в Москве, тогда как в Токио был лишь наблюдателем. А вот в Лондоне, выполняя задачу, возложенную на меня Гитлером, я действительно мог служить лишь письмоносцем»
[394].
Итак, Герберт фон Дирксен спустя десять лет оценил роль, которую он играл в Японии, как роль «наблюдателя»: «Ко времени моего прибытия в Японию условия для работы германского посла в этой стране были идеальными, почти идиллическими. Япония — одно из самых отдаленных от моей родины мест, а это само по себе бесценный плюс в профессии дипломата. Никакой другой пост не доставлял больших удобств и приятностей в повседневной жизни иностранца вообще и дипломата в частности, чем работа в Японии: красивая, гостеприимная и интересная страна, в которой смешались черты дальневосточной культуры и западной цивилизации, очень недорогая жизнь, квалифицированный и дружелюбный японский персонал, неограниченные возможности для комфортабельных путешествий, удобства на морских и горных курортах с их европейскими отелями, исторические храмы и замки с ценными коллекциями произведений искусства. Действительно, в Японии были все возможности для изучения дальневосточного искусства, истории и культуры, равно как и возможности для поддержания достаточно тесных контактов с западным образом жизни и мыслей благодаря частым посетителям из Европы, а также концертам и кинофильмам.
Официальные обязанности германского посла в Японии не были осложнены какими-либо столкновениями интересов или застарелыми конфликтами между двумя странами. Напротив, в течение шести лет Германию и Японию связывали дружественные отношения, еще более укрепившиеся благодаря сотрудничеству в сфере науки и присутствию германских военных советников в японской армии»
[395].
«Как обычно, в МИДе мне не дали никаких особых инструкций, когда я уезжал из Берлина, — вспоминал в конце 1940-х бывший посол. — Но из намека, оброненного военным министром генералом фон Бломбергом, я сделал вывод, что Гитлер намерен установить тесные отношения с Японией.
Роль германского посла в Японии сводилась поначалу к роли зрителя на основной политической сцене. Это была интересная задача и легко выполнимая благодаря наличию двух факторов: квалифицированного персонала посольства и благоприятных политических обстоятельств»
[396].
По прибытии в Токио Дирксен познакомился с небольшим штатом посольства, который состоял в том числе из двух старших (первых) секретарей («герр Кольб и герр Кнолль»), в совершенстве владевших японским языком и в силу этого «особенно ценных». «Первый ведал культурными делами, а второй выполнял обязанности коммерческого секретаря». Список гражданского персонала завершал фон Эцдорф, личный секретарь посла. «Герр Нобель», коллега Дирксена по берлинскому периоду работы в Восточном отделе, был назначен советником посольства, безусловно, по рекомендации последнего
[397]. Таким образом, в посольстве отсутствовал специалист по политическим вопросам, равно как военный аппарат и представители служб безопасности.
Языка Дирксен не знал, к тому же ему пришлось столкнуться с людьми, обладавшими иными, чем у европейцев, национально-психологическими особенностями. «Трудности процесса ознакомления с механизмом работы японского ума усиливались не только сложностью японского языка, но и тем, что, пытаясь объяснить свой образ мышления, японцы пускались в бесконечные разъяснения о том, что, по их мнению, является исключительным достижением системы дальневосточного просвещения, которое рассматривало западное мышление как довольно банальное»
[398], — вспоминал Дирксен.
«Я не предпринимал никаких попыток выучить японский язык, поскольку в моем возрасте мозги уже недостаточно восприимчивы для изучения этого крайне сложного языка, перевод с которого одних и тех же понятий разнится в зависимости от социального положения собеседника. В беседе с членами императорского двора, например, используются совершенно отличные формы от тех, что приняты при обращении к ровне или к кому-то из более низкого сословия.
