2. В случае провала резидент и его аппарат не имеют права обнаружить перед следственными властями своего какого бы то ни было отношения [к СССР], следовательно, резидент не может иметь ни в своих документах, ни среди своего обихода (одежды, книги) никаких элементов, указывающих на связь с СССР.
3. Признание в случае провала резидента или его сотрудника перед следственными властями какого бы то ни было своего отношения к СССР должно рассматриваться, как акт измены Родине…
5. Связь Разведывательного управления со своим нелегальными резидентурами должна осуществляться следующим образом:
а) посредством работников связи, приезжающих через третью страну в СССР;
б) посредством работников связи в третьей стране. Этот пункт связи, в свою очередь, может быть связан со связистом, состоящим на службе в советском полпредстве, или торгпредстве в указанной третьей стране;
в) посредством передачи сообщений по коротковолновым установкам.
6. Связь между собой отдельных резидентур, а также их работников запрещается».
К провалу нелегальной резидентуры «Абрама», нанесшему невосполнимый ущерб разведке на Дальнем Востоке и ударившему не в последнюю очередь по агентуре, привлеченной к сотрудничеству Зорге, в Центре возвращались и в 1935-м, и в 1936-м, и в 1937-м годах, каждый раз приходя к выводу, что «Рамзай и, вероятно, часть его сети известны полиции».
О первых выводах, сделанных по горячим следам, уже говорилось. Следует напомнить, что в докладной начальника 2-го отдела РУ РККА Карина от 9 июля 1935 года как об уже принятом решении говорилось, что «нелегальная радиофицированная резидентура “Рамзая” из Японии» снята.
Поэтому вызов в июне 1935 года в Центр следует рассматривать, как отзыв из командировки. Отзывали не только Зорге, но и радиста «Бернгардта», и ни тот, ни другой об этом не подозревали.
2 июля «Рамзай» отплыл пароходом из Японии в США, где встретился с местным резидентом и получил подложный немецкий паспорт — для проезда из Европы в СССР. Из США «Рамзай» отплыл во Францию (Гавр). В Париже 16 июля он встретился со связником местной резидентуры и, оформив визу, выехал в Москву.
К этому времени II Отдел (Восток) возглавлял Карин, к-11 (категория по штату), к-12 (присвоенная категория). Заместителем начальника отдела являлся Панов, к-11 (категория по штату), к-11 (присвоенная категория).
Начальником 7-го (японского) отделения был Покладок, к-10 (категория по штату). Штатная структура 7-го отделения предусматривала несколько должностей заместителей и несколько должностей помощников начальника отделения. Должности заместителей начальника отделения занимали:
— Твердохлебов, к-9 (категория по штату), к-10 (присвоенная категория);
— Марков, к-9, к-9;
— Евсеев, к-9, к-10;
— Акимов, к-9, к-10;
— Тальберг, к-9, к-10;
— Федоров, к-9, к-10.
Помощниками начальников отделения являлись:
— Сироткин, к-8, к-10;
— Попов, к-8, к-9;
— Константинов, к-7, к-8;
— Константинова, к-7, к-3.
Судьбу Зорге из вышеперечисленных начальников, заместителей и помощников начальников определяли на первом этапе Ф.Я. Карин, П.А. Панов, М.И. Сироткин, а в последующем — Попов и другие. Вскоре многие из них были объявлены японскими шпионами.
Свое отношение к шанхайскому провалу Зорге выразил в «Отчете Рамзая о работе за сентябрь 1933 г. по июль 1935 г.»следующим образом: «Мое мнение о провале в соседней стране, что значение его для организации на острове следующее: я считаю совершенно невероятным, что мы задеты. Даже если арестованные китайцы будут говорить о прошлых делах, они не могут дать такие данные, которые бы поставили меня в связи с этим делом. Б. со стороны китайцев, вообще, нечего бояться. Единственная опасность заключается в том, что у А. могли быть найдены данные, которые бы подробно говорили обо мне или Б. посредством записи имени или адресов, по которым можно было бы судить о существовании связи. Насколько это соответствует правде, не могу судить».
Контакты в Центре дали основание считать, и не безосновательно, что возвращение на «острова» может не состояться, и в этой связи Зорге предостерег руководство от затягивания решения вопроса о своем направлении в Токио. «Рамзай» писал: «Я уехал 2-го июля, я считал абсолютно необходимым так организовать мой и Бернарда отъезд, чтобы не вызвать никакого скандала и подозрений слишком быстрым отъездом и необъяснимым исчезновением. Наши широкие и частично близкие отношения должны эту опасность вызвать, в особенности, у меня, так как я уехал при оживленном участии посольства и других кругов. Я организовал свой отъезд под предлогом необходимости переговоров с газетами, одновременно с намерением создать новые связи, так как условия в немецких газетах становятся все труднее. Если моя поездка не отнимет много времени — не больше, чем три-четыре месяца, тогда у меня нет никакой боязни, что это объяснение не будет признано и что ему не поверят. Задерживаться дольше станет для меня опасным. Также обстоит дело с Б., который уехал в Германию для завязывания новых деловых сношений. К тому же мое длительное отсутствие уничтожит и так не слишком крепкую легализацию и помешает вновь предпринятым связям по легализации.
Это все означает, что решение должно быть принято скоро относительно моего возвращения, а также и возвращения Б. на работу. В случае, если решение это не будет сейчас принято, я не советую послать опять на остров, даже если Вы это пожелаете. Длительное отсутствие должно привести к новым неуверенным факторам, которые не поддадутся контролю. В случае, если я и Б. обратно поедем, я срочно прошу о том, чтоб я мог поставить ряд необходимых организационных вопросов и чтоб они были также разрешены. В случае, если я не поеду, должны быть предприняты меры, чтоб потом не получился скандал и не было бы вызвано подозрение, которое бы не сделало невозможным мою дальнейшую работу вне».
В своем Отчете «Рамзай» остановился на характеристике «Специалиста», материалы которого он отправлял в Центр: «И, наконец, об упомянутом много раз в моих материалах “Специалисте”. Этот человек тесно связан с О., так я буду его называть. Человек с антивоенной установкой, который колеблется между реформизмом и ясной политической точкой зрения. Он сам артиллерийский офицер в резерве, но мобилизуется еще при маневрах. Например, в конце этого года. Он имеет исключительную наклонность к изучению военно-технических вопросов и хорошие связи с младшими офицерами. Эту наклонность я настолько использовал в 1935 г., что через О. удалось его убедить, под видом углубления своих знаний, писать по этим вопросам. Эти работы мы прилагали к почте. С течением времени удалось эти работы, носящие общий характер, конкретизировать. Имеются все возможности для обработки этим человеком конкретных заданий, задачу, которую я себе ставил в 1935 г.».
«Он был старым другом Одзаки, — напишет в «Тюремных записках» Зорге о «Специалисте», — и его вовлекли в нашу работу вскоре после моего прибытия в Японию. Он, однако, оказался далеко не тем человеком, на которого мы рассчитывали. Мы сначала рассматривали его как военного специалиста, но он, к удивлению, оказался экспертом по деньгам»
[435]. Последняя фраза написана Зорге, чтобы отвести подозрения от «Специалиста» в сотрудничестве с разведкой.
