Тем временем мятежники заняли район Кодзимати (включая резиденцию премьер-министра и здание парламента). Руководители восстания намеревались сформировать военный кабинет и проследить за осуществлением «перестройки государства». Молодое офицерство рассчитывало, что Мадзаки, Янагава, Араки и другие генералы из группы «императорского пути» будут содействовать осуществлению их планов. Однако этого не произошло.
В течение всего дня, несмотря на распоряжение императора, против мятежников не было предпринято никаких действий. Укрепившись в центральной части Токио, они послали петицию на имя Кавасимы, требуя немедленно распустить парламент, назначить премьером генерала Мадзаки и сформировать новое правительство. Позже их требования смягчились и свелись к назначению Мадзаки командующим Квантунской армией. В первый день руководство военного министерства и генерального штаба демонстрировало готовность к переговорам: военный министр Кавасима распространил по армии манифест мятежников, в котором последние излагали причины, побудившие их к организации военного путча; высшие военные чины встретились с главарями мятежников; в приказе о введении военного положения отряд мятежников был включен в войска, осуществлявшие контроль за введением военного положения в занятом ими районе.
27 февраля император вызвал командующего императорской гвардией генерала Хондзё Сигэру и в резкой форме заявил, что, если не будут начаты активные действия против путчистов, он сам примет командование императорской гвардией и подавит их. Тем временем высшее армейское руководство, где доминировали члены фракции «Кодоха», продолжало вести переговоры с восставшими (в частности, через генерала Мадзаки), всячески увещевая их и стараясь склонить к прекращению мятежа.
Только на третий день, 28 февраля, жители Токио, а затем и всей Японии узнали, что в столице мятеж и что он еще не подавлен. Массовой поддержки восставшие не получили и сами они проявляли удивительную пассивность. Для подавления мятежа ставка была сделана на флот. В Токийский залив вошла 1-я эскадра военно-морских сил, в столицу были переброшены наземные части ВМС.
Военное руководство, наконец, заняло жесткую позицию и потребовало от восставших немедленной капитуляции. К утру 29 февраля были перекрыты все дороги, ведущие в Токио, а населению центральных районов было предложено эвакуироваться. После обращения военного министра к мятежникам по радио солдаты и унтер-офицеры стали возвращаться в свои казармы, а мятежные офицеры отправились в резиденцию военного министра, где их разоружали и арестовывали.
Перед судом военного трибунала предстали 19 человек (два офицера из числа руководителей восстания покончили жизнь самоубийством), одним из них был Кита Икки. Все были приговорены к смертной казни и повешены на одной из площадей Токио. Был казнен и подполковник Аидзава. Семь членов высшего военного совета были вынуждены уйти в отставку, в их числе Араки, Мадзаки, Хаяси и Абэ. Военное положение в Токио сохранялось до лета 1936-го, что осложняло задачу иностранных дипломатов и журналистов, стремившихся узнать истинную подоплеку событий.
Слаженные действия мятежников на первом этапе «инцидента 26 февраля» свидетельствовали, что, помимо исполнителей — младших офицеров 1-й пехотной дивизии, имелись и руководители-кукловоды, которые по каким-то причинам так и не явили себя, бросив мятежников на произвол судьбы. Участие в мятеже генералов из руководства фракции императорского пути доказано не было. Мадзаки был арестован в июле 1936 года, но в сентябре следующего года освобожден за недостаточностью улик. Однако отсюда не следует, что руководители «инцидента 26 февраля» не заручились поддержкой влиятельных лиц и не имели определенной программы.
Статья «Армейский мятеж в Токио», подписанная инициалами «Р. 3.» и датированная мартом 1936 года, появилась в «Цайтшрифт фюр геополитик» в мае того же года. Статья состояла из двух совершенно разностильных частей. Первая из них — «Свидетельство очевидца» — представляла собой журналистский репортаж, повествовавший о развитии мятежа, поднятого солдатами и младшими офицерами Токийской дивизии. Вторая часть — «Значение событий 26 февраля» — содержала анализ социальных и политических причин путча.
Цели, которых добивались мятежники, Зорге обозначил следующим образом: «… выступление 26 февраля приобрело исключительное значение как с точки зрения необычного круга намеченных жертв, так и с точки зрения количества военнослужащих, участвовавших в мятеже. Одним ударом должен был быть сметен весь японский гражданский кабинет министров и одновременно также такое чисто японское учреждение, как “старейшие государственные деятели” (гэнро). На этот раз к мятежу толкали не отдельные личности. Болеечем когда бы то ни было, стало очевидно, что эти страсти разжигали сами представители государственных институтов, сторонники существовавших политических и экономических принципов. Именно эти государственные институты и эти экономические и политические принципы нужно было разрушить, чтобы расчистить место новому.
Не случайно главный удар мятежников был направлен против кабинета министров, и прежде всего против министра финансов Такахаси. Что касается премьер-министра Окада, покушение на которого не удалось, то ему придавали принципиально гораздо меньшее значение. Такахаси был типичным представителем японских правительственных кругов не только потому, что он в прошлом играл руководящую роль в различных правительствах, но и благодаря своей тесной связи с развитием системы японского парламентаризма; он также считался сторонником политических партий, так ненавидимых мятежниками. … Для мятежников он был символом всего японского финансового капитала, из-за господства которого оставались ущемленными притязания японской армии и социальные нужды крестьян»
[448].
«Физическая ликвидация министров гражданского кабинета и “гэнро”, — продолжал далее Зорге, — должна была быть лишь предпосылкой для осуществления программы мятежников. Молодым, охваченным эмоциями офицерам, в качестве цели представлялась расплывчатая идея “кодо” (т. е. “императорского пути”), которая на практике должна была воплощать “истинно божественный характер императорской власти” в смутно очерченных реформах и в стремлении Японской империи к мировому господству. Какими бы наивными и неясными ни были высказывания мятежников, эти люди хотели замены гражданского кабинета военными руководителями, — такими, например, как Араки или Мадзаки. На месте “гэнро” в окружении императора они хотели видеть военных советников, чтобы в конечном итоге исключить все партийные влияния и влияние крупного капитала на двор императора и политику Японии. В связи с этим они требовали огосударствления крупной части собственности. … И, наконец, они требовали, чтобы японские вооруженные силы были значительно укреплены, соответствуя, таким образом, внешнеполитическому курсу страны. Какими бы неясными ни были все эти требования, они содержали в себе стремление к глубоким политическим и экономическим изменениям, которые должны были осуществиться в результате мятежа».
«Сегодня в армии господствуют понятия “ниппонизма”, которые практически признаны официально; они по существу идентичны идее “кодо” и содержат абсолютно аналогичные требования коренных политических и экономических реформ… Эти идейные и теоретические установки получили настолько широкое распространение, что стали средством глубокой политизации и радикализации японской армии вплоть до нижних чинов. Идеи “ниппонизма” стали орудием политики».
