“Если война начнется, — заявил Араки в беседе с редактором экономического журнала «Тойо Кейдзай», — ее нужно вести как можно быстрее. Фронт может быть расширен до любых пределов, но зато срок войны должен быть сокращен. За год можно потратить на военные расходы сколько угодно… Необходимо действовать так, чтобы пока еще не умолкли клики “банзай”, провожающие воинов на фронт, уже послышались клики “банзай”, приветствующие вернувшихся победителей”. На этой концепции сходятся, по-видимому, все японские внутриармейские группировки. Ген. Хаяси, лидер группировки “контроля”, сменивший в начале 1934 г. Араки на посту военного министра, высказался приблизительно в таком же духе. “В современной войне, — сказал Хаяси 17 мая 1935 г. в беседе с делегатами партий Сеюкай и Минсейто, первые 5 или 12 месяцев решают конечный исход войны. Следовательно, важно, чтобы армия была оснащена и приведена в полную готовность для действий в любое время”.
Японские военные круги отдают себе отчет в том, что серьезная длительная война не по силам японскому народному хозяйству при нынешнем его уровне развития. Японские военные деятели из этого делают вывод, что подготовка к войне должна быть направлена к тому, чтобы войну сделать настолько большой по силе сокрушения, чтобы она оказалась короткой. Вместе с тем руководящие круги японской военщины правильно учитывают, что односторонние субъективные желания Японии не смогут определить сроки и масштабы войны и что страна должна быть готова к большой затяжной войне. В этом направлении и идет в действительности вся подготовительная работа по мобилизационному развертыванию японского народного хозяйства.
Таким образом, выше рассмотренные слабости экономического базирования войны становятся фактором, подталкивающим военные круги к непрерывному расширению и усовершенствованию армии и флота с тем, чтобы не только в первых решающих столкновениях продемонстрировать перед всем миром перевес японской мощи, но чтобы также быть готовыми к длительному военному и экономическому напряжению»
[522].
«Степень напряжения, которого потребует “большая война” от Японии, — утверждают Е. Иоган и О. Танин, — означает не только жертвы миллионов человеческих жизней, но означает хозяйственную катастрофу для Японии, обречение на голод большинства японского народа и неизбежность в силу этого крайнего обострения классовой борьбы в стране и угрозы революционного взрыва.
Но даже при самом крайнем напряжении своих экономических ресурсов Япония не сможет мобилизовать необходимых для войны натуральных и меновых стоимостей. Она принуждена будет искать внешних займов и притом в громадных размерах, ставящих ее в зависимое положение от других держав.
При всем этом тот, кто захотел бы финансировать японские военные авантюры, очень скоро должен будет убедиться в том, что не только выращивает и подкармливает своего завтрашнего врага, но что средства, которые потребовались бы Японии, во многом превосходят ее возможности расплаты по своим обязательствам»
[523].
4.4. «Лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда-либо хочу вернуться домой, к тебе»
(из письма «Рамзая» Кате Максимовой)
Екатерина Александровна Максимова родилась в 1904 г. в Петрозаводске. Отец ее, Александр Флегонтович, служил в губернском управлении, мать, Александра Степановна Гаупт, происходила из русских немцев.
После революции Александр Флегонтович вплоть до своей кончины занимал должность секретаря Петрозаводского отдела коммунального хозяйства, а Александра Степановна работала председателем плановой комиссии Петрозаводского городского Совета. Кроме Кати, в семье было еще трое детей — младшие сестры Татьяна, Мария и брат Валентин.
С детства она интересовалась музыкой и искусством, изучала французский, увлекалась театром. В Петрозаводске посещала театральную студию, где художественным руководителем был Юрий Николаевич Юрьин, а в 1922 году поступила в Ленинградский государственный институт сценических искусств. Когда Катя училась в вузе, она узнала, что ее педагог Юрьин заболел туберкулезом. Друзья больного выхлопотали ему разрешение на поездку в Италию, на Капри, где было солнце и чистый, живительный воздух. Самостоятельно Юрьин, которого к тому времени бросила жена, оставив у него на руках дочку, не смог бы осилить такую поездку. И тогда Максимова, оформив со своим педагогом брак, взялась сопровождать его на лечение за границу (по крайней мере, так эта ситуация выглядела по рассказам самой Кати). Перед отъездом Екатерине Александровне Максимовой было выдано свидетельство о том, что она окончила в 1925 году курс по «Драматическому отделению» по классу профессора Л.С. Вивьен, сыграв во время обучения роль «Воспитанницы» — Нади.
Медицина и природа оказались бессильны. Осенью 1927 года Юрьин умер в одной из больниц на Капри. Екатерина вернулась в СССР и отдала дочку умершего супруга его родственникам.
В ноябре того же года она перебралась в Москву и поселилась в комнате коммунальной квартиры по адресу: Нижне-Кисловский переулок, дом 8/2, квартира 12. Вместо театра она почему-то устроилась работать на завод «Точприбор», аппаратчицей, бригадиром, затем начальником цеха.
Екатерина давала уроки русского языка иностранцам. Среди них были немцы — сотрудники Коминтерна, один из них Вильгельм Шталь познакомил ее с Рихардом Зорге в том же 1927 году. Вильгельм (Вилли) Давыдович Шталь
[524] выполнял отдельные поручения Коминтерна в Польше и Германии в качестве курьера Отдела международной связи ИККИ. По распространенной версии, Шталь и Максимова познакомились случайно, в поезде, в котором оба возвращались в Москву из Ленинграда.
Рихард тоже решил брать уроки у Екатерины: хотя и с трудом, она могла изъясняться на немецком, и они имели возможность понимать друг друга без посредников. Максимова обучала русскому и Кристину, жену Зорге, которая так об этом вспоминала: «Я продолжала заниматься русским языком с моей очаровательной учительницей Катей… По прошествии года выяснилось, что она научилась бегло говорить по-немецки, в то время как мои успехи в русском были скромны». Не исключено, что Екатерина оказалась более способной ученицей, чем учительницей.
