Экземпляр книги (возможно, не один) «Военно-фашистское движение в Японии» находился и в IV управлении Штаба РККА, куда он поступил из разведотдела штаба ОКДВА. Зорге не настолько хорошо знал русский язык, чтобы иметь возможность ознакомиться с текстом, изобиловавшим множеством новых для него терминов и понятий. Однако Карл Радек, написавший предисловие к книге, вполне мог и должен был ввести Зорге в курс дела перед предстоявшей командировкой.
3. «Трудность обстановки здесь [в Японии] состоит в том, что вообще не существует безопасности…»
(«Рамзай» — Центру, 1 сентября 1936 г.)
Начиная с конца XIX века, военная и военно-морская разведка Японии велась с позиций военных и военно-морских агентов при посольстве России в Токио (дипломатические отношения Японии с Российской империей установлены 26 января 1855 г. Симодским трактатом). О трудностях, с которыми приходилось сталкиваться разведчикам в погонах при добывании разведывательной информации с официальных позиций сохранилось не одно свидетельство.
«Военному агенту приходится ограничиваться доставлением не тех сведений, какие нужны и желательны, а какие можно добывать, — писал в 1898 году военный агент в Японии Генерального штаба полковник Н.И.Янжул начальнику штаба Приамурского военного округа. — В Западной Европе военный агент имеет то важное преимущество, что в распоряжении его находится доступный ему обширный печатный материал по изучению быта и устройства иностранной армии, за исключением сравнительно немногих, не подлежащих гласности данных по мобилизации армии, по её стратегическому сосредоточению и по вооружению и обеспечению запасами крепостей. В Японии же военный агент находится в совершенно иных условиях»
[127].
«Подозрительность и осторожность японских военных властей доходит до того, что они воздерживаются от публикаций даже таких невинных данных, как штаты и дислокация войск мирного времени, не говоря уже об организации частей по штатам военного времени, об устройстве обоза, снабжения и тыла армии. Поэтому из приказов и других гласных официальных распоряжений многого узнать нельзя, — отмечал Янжул. — Между тем в Японии нет того международного отброса, который в Западной Европе составляет главный источник для добывания секретных сведений по военному делу. Между японцами, к чести их, охотников заниматься этим художеством не находится, а для иностранцев непреодолимым препятствием служит незнание письменного японского языка и то обстоятельство, что каждый иностранец состоит под деятельным наблюдением полиции. Китайские иероглифы составляют самую серьёзную преграду для деятельности военного агента, направленной к изучению военного устройства этой страны. Не говоря уже о том, что эта тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности и от патриотической щепетильности японца-переводчика. Вообще даже в самых невинных вещах. Положение военного агента может быть поистине трагикомическим. Представьте себе, что вам предлагают приобрести весьма важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи, и что для вас нет другого средства узнать содержание этой рукописи, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник (бывший драгоман г. Буховецкий), знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть загадочное содержание японского манускрипта. Поэтому для военного агента остаётся лишь один исход — совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких quasi-секретных письменных данных, тем более, что в большинстве случаев предложение подобных сведений со стороны японцев будет лишь ловушкой. С другой стороны, опыты обращения иностранных военных агентов за сведениями в соответствующие органы военного управления всегда оканчиваются полной неудачей»
[128].
«На самые заурядные вопросы, — продолжал военный агент, повествуя о проблемах получения разведывательной информации гласными способами с официальных позиций, — в лучшем случае получается уклончивый ответ и чаще — категорический отказ со ссылкою на существующие будто бы правила, воспрещающие сообщение подобного рода сведений. В этом отношении, насколько мне известно, японские военные власти не делают различия между представителями всех вообще иностранных армий. Отсюда следует, что военному агенту в Японии, за весьма редкими исключениями, приходится довольствоваться теми недостаточными фактами и сведениями, которые публикуются официально или появляются в периодической печати, в виде отчётов, приказов, положений, сторонних сообщений и заметок. Всё, что можно потребовать от военного агента, это быть au courant всех сведений и источников, появляющихся гласно в печати. Всё прочее — желательно, но не обязательно»
Мнение Янжула подтвердил его преемник на посту военного агента в Японии Генерального штаба полковник Б.П. Ванновский. В одном из своих донесений последний привёл следующий случай. После года хлопот и настояний ему удалось, наконец, получить из японского военного министерства «Учебник по военной администрации». При ознакомлении с учебником оказалось, что его содержание представляет собой «краткий, несвязный, неточный, непоследовательный пересказ ряда военных постановлений, иногда, совершенно второстепенных, причём все точные данные, цифры и штаты были опущены, а о вопросах комплектования сказано, что они секретны и будут изложены ученикам военной школы устно»
[129].
Те же жалобы поступали и от наших военно-морских агентов. «Условия, среди которых мне приходится действовать, — писал лейтенант А.Г. Чагин в Петербург 12 марта 1897 г. — продолжают быть неблагоприятными отчасти по политическим причинам, отчасти вследствие исключительной японской замкнутости, подозрительности и европейце-ненавистничества, а к нам, русским, в особенности. Раз вопрос касался чего-нибудь более серьезного, то мои просьбы либо обходились молчанием, либо удовлетворялись в такой ничтожной степени, что граничило с отказом»
[130].
«Работа русских официальных агентов в Японии (особенно военных и морских), — утверждал чиновник российского Министерства финансов Л.В. фон Гойер, несколько лет работавший в Токио накануне Русско-японской войны, — крайне затруднена тем обстоятельством, что японцы слишком близко и тщательно за ними следят. Мне достоверно известно, что к каждому русскому агенту японское правительство приставляет пять или шесть агентов, которые днём и ночью за ними следят. Каждый шаг, каждое движение их было известно. За всеми лицами, с которыми они имели сношение, также бдительно наблюдали»
[131]. «Никогда русскому агенту, — утверждал Гойер, — не удастся нанять в Токио, Иокогаме или где-нибудь в стране действительно порядочного шпиона, а если случайно удастся, то десятки японских сыщиков, окружающих его, быстро поймут это и теми или иными средствами удалят его. Были примеры, когда русские агенты получали интересные сведения, но, увы, в большинстве случаев они шли прямо из Генерального штаба». Опираясь на свои наблюдения, Л.В. Гойер приходил к пессимистическому выводу, что «русские, да и все иностранные, военные и морские агенты в Японии играют лишь роль представительскую, — серьёзных, секретных сведений они никогда не соберут».
