Гейнц Мёллер (1897–1941), выступавший под псевдонимом «Азиатикус» и многими другими (Бизольд, Шиппе, Ганс, Эрик) находился на журналистской работе в Китае в 1926–1927, 1932–1941 гг. (погиб в бою с японцами). Пребывание Азиатикуса в Китае отмечалось не только Риммом, но и представителями Коминтерна в Шанхае, которые ранее сталкивались с Мёллером. Однако он не воспринимался ими как реальная угроза. Артур Эверт (псевд. «Артур», «Джим»; в 1929–1931 гг. — заместитель заведующего Восточным сектором ИККИ, в 1932–1934 гг. — представитель Коминтерна в Китае, секретарь Дальбюро в Шанхае) в начале декабря 1932 г. докладывал И.А. Пятницкому: «2. «Азиатикус» (брандлеровец) находится здесь, но не имеет почти никаких связей. Случайно он получил экземпляр „Чайниз уоркерс корреспонденс“ (информационный бюллетень ЦК КПК; издавался в Шанхае в 1930–1935 гг. — М.А.), рассылаемого в качестве информационного материала в Европу, США и ряду журналистов. Опираясь на этот орган, составил донесение группе Брандлера: «Политика партии в Китае катастрофична; партия загнала коммунизм в горы Цзянси» и т. д. Его можно было бы выгнать, вселив в него страх, но это осложняется тем обстоятельством, что у него нет денег, и к тому же он потерял паспорт. Нам известно почти обо всех предпринимаемых им шагах. Существует лишь одна определенная опасность, что он случайно увидит меня на улице и узнает»
[200].
По сути дела, присутствие Азиатикуса в Шанхае представляло собой скорее надуманную, чем реальную угрозу. Поэтому сообщение Римма о разговорах журналиста-немца Азиатикуса не было расценено Центром как свидетельство серьёзной и явной компрометации в немецкой колонии, тем более что Римм считал возможной дальнейшую работу Рамзая не только в Японии, Индии и Индокитае, но даже в Северной Маньчжурии. Правда, «для большей безопасности» шанхайский резидент рекомендовал сменить «сапог», то есть паспорт.
В Центре ко времени командировки Зорге в Японию было весьма отдалённое представление о степени его «засветки» как человека, связанного с коммунистической партией и Коминтерном, и как советского разведчика.
Ответ на вопрос, был ли «засвечен» «Рамзай» в Шанхае как советский разведчик, однозначно отрицателен и ревизии не подлежит. В противном случае он не мог бы эффективно и благополучно работать в Японии на протяжении многих лет. Нелегальная шанхайская резидентура, костяк которой составляли агенты, подобранные Зорге, продолжала плодотворно действовать до провала в мае 1935 года, произошедшего по вине резидента Бронина.
Однако это не означает, что для провала шанхайской резидентуры во времена «Рамзая» не было оснований. Их было более чем достаточно и, в первую очередь, через контакты с представителями компартии Китая и Коминтерна. Эти основания, как правило, были не следствием непрофессиональной деятельности Зорге, но результатом указаний Центра, вынужденного действовать в интересах Коминтерна.
Сам Рамзай, как это следует из его замечаний в письмах Центру из Берлина и из Токио, насторожённо относился к своему «шанхайскому прошлому». В переписке с Центром он неоднократно подчеркивал, что главная опасность для его работы в Японии может угрожать ему именно из Китая, по линии связи между немецкими колониями Шанхая и Токио.
В письме из Берлина от 3 июля 1933 г., докладывая о первых результатах «легализации» он писал: «И тогда на первое время останется только опасность, что смогут что-нибудь узнать о моей работе в Китае. А, кроме того, я считаю себя хорошо забронированным».
В письме, направленном через месяц — 3 августа — Зорге отмечал: «Вы дома должны иметь в виду, что для моей работы, помимо всего прочего, могут возникнуть две больших угрозы: во-первых, со стороны моей “родины”, где, при современных развитых связях, может проявиться повышенный интерес к моей личности; во-вторых, — из пункта моей прежней деятельности в соседней стране, откуда через так наз. “соотечественников” могут сюда долететь кое-какие брызги грязи. И то, и другое может совершенно парализовать или сильно затруднить работу».
Уже из Токио в письме от 7 января 1934 г. Зорге продолжал возвращаться к шанхайской теме: «Мое положение улучшилось… В коммерческом отношении стою я тоже очень хорошо. Но тяжёлая опасность грозит мне из Ш[анхая], от моего старого противника. К новому послу я на ближайшее время приглашён и т. д. Ш[анхая] опасность не надо недооценивать, так как связь между здешним и тамошним очень тесная». И опять о Шанхае в мартовской почте 1934 г.: «3. Мое положение здесь пока хорошее. Однако всё разрешится только в течение ближайших недель. В “овчарне” (в Шанхае. — М.А.) теперь знают, что я нахожусь здесь, и если ещё обо мне будет вонь, то я это через несколько недель узнаю».
Кого имел в виду Рамзай, говоря о своем «старом противнике»? Здесь существуют две версии, так или иначе связанные с членами германской колонии или с людьми, которые тесно соприкасались с немцами в Китае.
Откровенные и широкие связи Зорге и сотрудничество с леворадикальными деятелями были известны в германской колонии, однако это не являлось ещё преступлением. Видимо, Рамзай безрезультатно пытался привлечь к сотрудничеству кого-то из самой колонии или тесно связанного с ней окружения, действовал напрямую, «засветился» и предстал в глазах некоего искушённого человека шпионом. Из-за этого Зорге постоянно ждал разоблачения от «старого противника», которого, не без оснований, считал своим врагом и во избежание скандала пытался превратить в друга.
По версии, высказанной Максом Клаузеном, речь шла о германском советнике Хартмане. Майор Вальтер Хартман состоял военным советником при генеральном штабе китайской армии
[201].
Макс Клаузен в «Отчете и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. приводит следующий случай, демонстрирующий степень обострённости отношений между Зорге и Хартманом: «Однажды летом 1931 г. РИХАРД приказал мне пообедать с ним в ресторане Фьюттерер на Суйчжоу. Там он показал мне одного немца по имени ХАРТМАН [HARTMANN] (советник при генерале Чан Кайши). РИХАРД был приглашён этим человеком в качестве сопровождающего. РИХАРД не хотел ехать с этим человеком, так как он считал, что ХАРТМАН знает о нём слишком много. Он сказал мне: «Если со мной что-нибудь случится, Вы будете знать, кто виноват». Позднее он говорил мне, что ХАРТМАН хотел убить его, он всё время держал руку в кармане, выжидая случая. Но РИХАРД был не глуп, он поступил так же, как и ХАРТМАН. Позднее, как говорил мне РИХАРД, они подружились. Это, конечно, была только личная дружба. От этого человека РИХАРД [впоследствии] доставал много ценной информации».
Судя по переписке с Центром самого Зорге, речь могла идти либо о бароне Жираре де Сукантоне, белогвардейце, приближенном к атаману Семёнову, либо о находившимся с ним в близких отношениях германском инструкторе поручике Мёлленхофе (Moellenhof). «№ 10 (барон Жирар де Сукантон. — М.А.) является ещё более умным из здешних проходимцев, но и самым опасным. Он почти целиком мне доверяет, и я устно почти что всё узнаю, о чём эти люди думают и надеются, а иногда и что они сделают. Всё же я ещё не могу рискнуть прямо попросить материалов. Он мог бы быть относительно более чистоплотным человеком, так что при этом мы могли бы очень тяжело провалиться. Он чрезвычайно нас ненавидит и ни одной секунды не задумался бы над тем, чтобы выдать нас соответствующим органам или лично пристрелить. Кроме того, он теснейшим образом связан с № 11 (поручик Мёлленхоф. — М.А.). И каждая неосторожность в отношении него закрыла бы для нас важный своими информациями источник. На 11 (так в оригинале, исправлено карандашом на 10. — М.А.) можно было бы воздействовать деньгами, но он убеждённый фашист, и если здесь можно что-либо поделать деньгами, то только такими суммами, которые мы не можем или не захотим заплатить. В отношении информации я всё из него выжимаю. В отношении материалов, как я уже сказал, значительно лучше и безопаснее работать через переводчиков. Во всём этом деле, в особенности с 10 и 11, мне очень мешает то, что я живу открыто и постепенно везде становлюсь известным. Одно неправильное слово, и всё погибло. 10 и 11 связаны с 56 (Семёнов. — М.А.), и мы уже сообщали о попытке получить материал, но суммы были слишком велики и неуверенность слишком большая»
[202].
