В Шанхае Одзаки знал Зорге как американского журналиста Джонсона (ни в одном документе IV Управления не значилось, что Рихард в ряде случаев представлялся как американский журналист Джонсон). Сразу после ареста на допросе в полицейском участке 15 октября 1941 г. Одзаки утверждал, что его встречу с Джонсоном организовал Кито. А на допросе у прокурора 5 марта 1942 г. он показал, что это сделала Смедли в одном из китайских ресторанчиков в Шанхае на Нанкин-роуд
[244].
Согласно первой версии, Кито Гинити разыскал в Шанхае Одзаки и настоятельно советовал ему связаться с американцем по фамилии Джонсон. Боясь провокации, Одзаки согласился встретиться с Зорге только после консультации со Смедли. Последняя рекомендовала Одзаки пойти на встречу, сообщив, что Джонсон является «очень большим человеком», и сама представила ему Одзаки. Атмосфера встречи отличалась непосредственностью и взаимным доверием. В конце разговора Зорге попросил Одзаки снабжать его «подробностями» о японской политике в Китае. То, что «Джонсон» был на самом деле Рихардом Зорге, Одзаки узнал несколько лет спустя после возобновления связи с ним в Японии.
Зорге настойчиво открещивался от Кито: «По моим предположениям, Смедли имела с Кито прямые или косвенные контакты, и не от неё ли, думается, он узнал о моём желании заполучить японца, которому можно было доверять… Я познакомился с Одзаки через Смедли и уверяю, что не было никого другого, кто мог бы меня с ним познакомить»
[245]. Как бы то ни было, и Кито, и Смедли знали Одзаки, могли познакомить его с Зорге, и, как следует из материалов допроса, оба предпринимали шаги в этом направлении. Можно предположить, что, поскольку Рамзай отрицал свои связи с Кито, именно последний и познакомил его с Одзаки.
Обстановка подталкивала Зорге к поиску источников информации из числа японцев, находившихся непосредственно в Северном Китае и Маньчжурии. И он обратился за помощью к Одзаки, который подыскал ему подходящую кандидатуру.
В организационном письме, отправленном из Шанхая в октябре 1931 г., «Рамзай» докладывал: «Наконец мы нашли японца, который согласен работать в № 5. Он на днях должен прибыть на место, и мы ожидаем его первые практические шаги. Мы ожидаем от него очень многое, т. к. я из бесед с ним заключил, что он обладает хорошими качествами.
Но всё это лишь первые шаги к расширению нашей деятельности, в том числе и на Севере. Настоящих результатов можем ждать лишь через 6–8 недель». Под № 5 имелся в виду Мукден.
В этом же письме Зорге подчеркивал возможности, которые открылись благодаря Одзаки: «Другим положительным фактом является связь со здешним японским обществом. Кое-какие результаты этого вы уже получили из наших коротких сообщений и из небольших приложений к нашему докладу о положении на севере».
Японцем, который согласился поехать в Мукден, был Тэйкити Каваи, журналист, закончивший университет Мэйдзи. В Китае Каваи находился с 1928 г. и работал в японском журнале «Шанхай сюхо». По данным японской полиции, он был членом коммунистической партии Китая
[246]. С Каваи Зорге познакомил Одзаки. Каваи не знал иностранных языков, поэтому Одзаки выступал в качестве переводчика, и он же подготовил своего знакомого к встрече с «Рамзаем», на которой было получено согласие Каваи на поездку в Мукден и поставлены задачи по добыванию разведывательной информации. В отчетах «Рамзая» Каваи проходил под № 27. В последующем, уже в Японии, Зорге дал ему псевдоним «Ронин». По одной из версий, ронином в феодальной Японии называли самурая, который не смог защитить своего господина, и после его смерти скитался неприкаянным по свету; по другой, упрощённой версии: ронин — это самурай без хозяина.
18 ноября 1931 года из Шанхая ушла телеграмма: «Из Мукдена наш источник доносит: вся 2 дивизия, за исключением одного полка, который находится в Чанчуне, сконцентрирована в районе Сыпингай-Таонань-Ананци… Рамзай».
9 января Одзаки передал данные «японского консулата» о готовности Чан Кайши договориться с японцами. 23 января 1932 г. Одзаки вновь дал упреждающую информацию относительно планов Японии по развязыванию боевых действий в Шанхае. В конце января Одзаки трижды передавал Зорге сведения, полученные от японского атташе. Копии двух из трёх телеграмм, составленных на основании этой информации, были отправлены, как и предписывалось, самому Берзину и по пяти адресам: Ворошилову, Гамарнику, Тухачевскому, Егорову и Артузову.
Статистика телеграфной переписки Зорге по японским источникам следующая. 17 сентября он информирует Москву об аресте Кито, 21 сентября в Центр поступает телеграмма со ссылкой на японского военного атташе. Всего с 21 сентября 1931 года по 1 февраля 1932 года по информации, полученной от Одзаки, было отправлено 20 телеграмм, из них одиннадцать — по данным военного атташе Японии в Шанхае (десять из них были доложены высшему военному командованию страны). Всего же было доложено двенадцать телеграмм. Остальные не были «расписаны» руководству только потому, что содержали чисто военные сведения и направлялись в III (информационный) отдел IV Управления для учета.
20 отправленных в Центр телеграмм — это, как минимум, 20 встреч с Одзаки за четыре с небольшим месяца — чаще, чем один раз в неделю. Именно в ходе этих встреч были заложены основы глубокого взаимного уважения и доверия, сыгравшие свою роль в дальнейшем.
В «Тюремных записках» Зорге так писал о новом знакомом: «Одзаки был моим самым главным соратником. Впервые я познакомился с ним через Смедли в Шанхае. Отношения между нами и с деловой, и с человеческой точек зрения были совершенно безупречными. Его информация была чрезвычайно надёжной и наилучшей из той, которую я получал из японских кругов. С ним у меня быстро завязались дружеские отношения. … Он покинул Шанхай в 1932 году, и это была серьёзная потеря для нашей группы. Он явно имел тесные связи с Китайской коммунистической партией, но я в то время почти не знал об этом, нет, фактически ничего не знал»
[247].
В феврале 1932 г. Зорге в своём организационном письме в Центр охарактеризовал также и состояние работы с японскими агентами, которое в силу целого ряда обстоятельств, не зависящих от «Рамзая», оставляло желать лучшего: «В отношении работы и развития нашей фирмы за последнее время произошли следующие изменения. Наша работа на севере, т. е. в Му[кдене] вследствие строгих мер контроля и ухудшающихся условий связи не расширилась. Хорошее начало там не могло получить дальнейшего развития. Мы ещё месяц будем производить изыскания и накапливать опыт, дабы через месяц быть в состоянии сделать окончательный вывод относительно возможности поддержания связи с Мукденом. Может быть, это дело себя совершенно не оправдает. К этому следует добавить, что мы здесь, на месте, потеряли чрезвычайно ценного человека. Он на нашей схеме обозначен под № 6. Он должен переменить место жительства как раз в такое серьёзное время. Может ли он в ближайшее время вернуться, трудно сказать. Имеется возможность использовать здесь, хотя и не с таким успехом, как № 6, ист. 27, если мы придём к заключению перебросить его с севера на юг». И здесь же: «№ 6 является человеком, о котором уже говорилось выше. Он в качестве журналиста имел связи до консула своей национальности и до атташе. Он был очень надёжным, так как, если бы этого не было, мне давно пришел бы конец. Я с ним начал работать вскоре после провала нашего 55. Он также связал меня с человеком № 27. К сожалению, ему пришлось оставить этот город. Его ведомство его отослало, вероятно, потому, что оно ему больше не совсем доверяло. Его уход для нас большая потеря, которую мы не можем возместить в ближайшее время».
