– Это все ваши выпускники? – спросил у нее Ульф.
Женщина молча кивнула. Когда они дошли до конца коридора, она указала на дверь с большим застекленным окошком.
– Вот студия, – отрывисто бросила она и удалилась, исчезнув за другой, никак не отмеченной дверью.
Они подошли к двери и заглянули в окошко. Изнутри доносилась музыка: кто-то играл на фортепьяно.
Оба они оказались совершенно не готовы к открывшемуся перед ними зрелищу, и Ульф еле удержался, чтобы не рассмеяться вслух. Анна тихонько ахнула от изумления. В самом центре зала тренер крайне маленького роста вел в танце исключительно высокую партнершу, держа ее за руки, причем казалось, что она вот-вот подхватит его и поднимет в воздух, прижав к груди. Танцевали они, как мог догадываться Ульф, вальс, и музыка это подтверждала: «Голубой Дунай».
Ульф толкнул дверь, и пианист замер, прекратив играть. Тренер остановился и обернулся посмотреть, кто их прервал. Отпустив партнершу, он подошел туда, где стояли Ульф с Анной.
– Хампус Йоханссон? – осведомился Ульф.
Хампус, закинув голову, посмотрел на него. Потом перевел взгляд на Анну, потом – опять на Ульфа.
– Можете не говорить мне, кто вы.
Голос у него был высокий, певучий.
– Мы… – начала было Анна.
Хампус ее прервал:
– Я знаю, кто вы. И зачем вы сюда пришли.
Ульф внимательно изучал стоящего перед ним человека, который был чуть ли не в два раза ниже его ростом. На нем была влажная от пота футболка; еще Ульф заметил, что на обеих руках он носил кольца – всего четыре, и еще одно кольцо в ухе – маленькое, золотое, почти незаметное.
– Мальте Густафссон, – произнес Ульф.
Хампус опустил взгляд.
– Я не хотел причинить ему вреда, – сказал Хампус.
Ульф и Анна ждали, что он скажет.
– Понимаете, он надо мною смеялся.
Ульф недоуменно нахмурился:
– Смеялся над вами?
Хампус снова посмотрел на него, и Ульф заметил, что в глазах у него стоят слезы. Ему захотелось протянуть руку, чтобы утереть их, но он знал, что следователи такого не делают.
– Он встречается с Ингрид, – сказал Хампус. – Она здесь работает. Это она, должно быть, открыла вам дверь. Они с Мальте… близкие друзья. – Его голос дрогнул. – Любовники. Он пришел сюда и стал смотреть, как мы с Вайолет танцуем, и я заметил, как он ухмыляется. Он смеялся надо мной. И тогда я его возненавидел.
– Не нужно больше ничего говорить, – сказал Ульф. – Только не здесь. Вы можете сделать заявление в участке.
Хампус покачал головой. Теперь стало совсем заметно, что он плачет; Анна прикусила губу.
– Вам никогда не понять, – продолжал он. – Вы просто не знаете, что это такое – когда на тебя пялятся. Каждый день. Каждый божий день. Постоянно. Люди всегда пялятся на тех, кто как-то выделяется: рост, или уродство какое, или кожа другого цвета, или что там еще. Они пялятся. Но в моем случае они иногда еще и смеются, будто я – какая-то шутка. Этого нельзя не слышать. Они смеются.
Анна покачала головой.
– Мне так жаль, – сказала она.
– И мне было так нелегко, – продолжал Хампус. – Потому что Ингрид – мой друг, и я всегда надеялся, что однажды она меня полюбит, но она меня не любит. Не любит. Она любит этого человека с его поддельным кашемиром. Его, а не меня.
– Не говорите больше ничего, – сказал опять Ульф. – Вам нужно побеседовать с адвокатом.
Хампус помотал головой:
– Адвокату меня не спасти. Я совершил ужасную вещь. Теперь со мной покончено.
Он переступил с ноги на ногу, и Ульф заметил, что его бальные туфли из лакированной кожи, маленькие, точно детские ботиночки, оставили след на посыпанном тальком полу. Тальк… совсем недавно он где-то натыкался на это слово. Но где?
– Знаете, может, это не так уж серьезно, как вам кажется, – услышал он вдруг свой голос.
Анна удивленно взглянула на него, но было ясно, что его слова пришлись ей по душе. В конце концов, какой в этом был смысл – служить машине правосудия, если нельзя было порой проявить милосердие?
– Мы можем предъявить вам обвинение в нанесении легких телесных, – продолжал Ульф. – Кроме того, можно внести в дело смягчающие обстоятельства – например, провокацию со стороны пострадавшего. Вас, без сомнения, спровоцировали. Знаете, это совсем не обязательно, чтобы дело кончилось тюрьмой. Я могу дать прокурору особые рекомендации. Он мой друг.
Друг этот был Ларс, который был готов для Ульфа на многое, хотя последнему и не было об этом известно.
Хампус пробормотал что-то себе под нос.
– Что вы сказали? – переспросила Анна.
– Я сказал: никогда такого больше не сделаю.
Она взглянула ему в лицо и поверила ему.
– Мне так жаль, – проговорила она. – Вы думаете, мы не понимаем, но на самом деле мы понимаем, правда.
– Она права, – добавил Ульф.
Хампус вытер щеку рукой:
– Я так понимаю, мне теперь нужно пойти с вами.
Ульф кивнул.
– Это займет какое-то время. Но я уверен: совсем скоро вы сможете вернуться домой.
– Хотя, может быть, и не сегодня, – добавила Анна.
Глава 4
Бим
Бим жила со своей матерью, Элвинией Сундстрём, которая занималась реставрацией гобеленов. Бим было двадцать лет, и она училась в университете Мальмё, где изучала социальную географию. Они с матерью занимали маленькую квартирку с балконом, где летом выращивали цветы и травы: розмарин, базилик, гвоздику. Муж Элвинии, Фредрик – отец Бим, – раньше был офицером шведского военно-морского флота, но теперь, по слухам, держал гостиницу на севере страны, вместе со своей второй женой, женщиной, которая, по мнению Элвинии, разрушила ей жизнь, уведя у нее мужа – и лишив Бим отца.
– Он был слабым человеком, – сказала она как-то подруге. – Как и все мужчины. Так что ее вины здесь, конечно же, больше. Она знала, что он женат, что у него маленький ребенок; все, что ей нужно было сделать, – сказать ему: «Нет, спасибо». И что, она это сделала? Нет.
– Может, женщины тоже бывают слабыми, – ответила ей подруга.
Но Элвинию было не так-то легко сбить с толку.
– Нет, не бывают, – заявила она. – Женщины – сильные.
Поначалу Бим сильно скучала по отцу и часто заговаривала о его возвращении.
– Папа ведь скоро приедет, правда? – спрашивала она у матери. – Его корабль уже возвращается, да?
Элвинии приходилось непросто. В первое время Фредрик еще старался поддерживать отношения с дочерью – писал ей, слал подарки, но повидать ее он приезжал нечасто, а потом, спустя год, и вовсе перестал. Элвиния пыталась объяснить дочери, что отец любит ее, но ему сложно видеться с ними столько, сколько ему хотелось бы.
