Кроме того, ему приходилось беспокоиться еще и о Мартене; ветеринар посоветовал ему уделять собаке как можно больше внимания, но на работе было столько дел, что Ульф оставил это госпоже Хёгфорс. Из-за этого он чувствовал себя виноватым: за Мартена был в ответе он, и не дело это было – сваливать пса на соседку, как бы любезна она ни была. И, конечно, была еще эта ситуация с Анной и ее запиской. Ему придется постоянно следить за обстановкой, все время быть настороже; начать роман так легко – и так сложно потом из него выпутаться. При мыслях об Анне у Ульфа возникало ощущение, будто он стоит на берегу быстрых и опасных вод. Нужно проявлять особую осторожность, иначе он может оказаться в ситуации, из которой будет не так-то просто найти выход. Так что теперь ему придется сделать то, в чем у него не было никакого опыта: разлюбить женщину. И он не был уверен, что знает, как именно это делается, во всяком случае, намеренно.
А теперь, будто мало было всего остального, ему было передано еще одно дело – причем не кем иным, как самим комиссаром полиции, сугубо загадочной, труднодоступной и наполовину апокрифической фигурой. Очень немногим в Следственном управлении когда-либо случалось встречать комиссара лично; находились даже такие, которые вообще отрицали его существование, уверяя, что комиссар – не более чем кодовое прикрытие для тайного комитета управляющих, отвечавшего только перед правительством. Другие говорили, что он действительно существует, но что комиссар – затворник, которого выводят из равновесия любые социальные взаимодействия, и что подведомственной ему организацией он правит с помощью указов, диктуемых немногим избранным офицерам, которым дозволено находиться в высоком присутствии.
Ни одна их этих версий не соответствовала действительности. Комиссар полиции Альбёрг действительно существовал; он совершенно определенно не был публичной фигурой и предпочитал спокойно работать, оставаясь при этом в тени; но те, кто был с ним знаком, знали его как скрупулезного администратора, справедливого до щепетильности начальника и ярого защитника интересов подведомственного ему учреждения. Он не слишком часто общался с подчиненными и не появлялся на публике, считая, что в этом нет необходимости. Умение делегировать было у него в крови, и он давал людям делать свою работу, не видя необходимости постоянно дышать им в затылок. Что же до частной жизни, то комиссар и его семейство были образцовыми гражданами: он помогал на курсах адаптации для беженцев, а его жена Анита – она была бухгалтером – на добровольных началах вела счета двух благотворительных организаций, расположенных по соседству. Двое их сыновей основали кружок по авиамоделированию для трудных подростков. В районе, где жила семья Альбёргов, их любили, и очень немногие – а может, и вообще никто – знали, что их тихий и симпатичный сосед на самом деле – комиссар полиции.
Тем утром, когда Ульф приехал в контору, Эрик приветствовал его со словами:
– Для тебя срочное сообщение, Ульф. Альбёрг хочет тебя видеть. Немедленно.
Ульф рассмеялся:
– Ха-ха, Эрик. Сегодня, знаешь, не первое апреля.
Эрик был главным почитателем дня дурака во всей конторе: он обожал разыгрывать коллег. Все, конечно, были к этому готовы, и большинство его розыгрышей раскусывали сразу. Потому-то начальственное распоряжение насчет того, что все следователи обязаны иметь при себе фальшивые усы (в случае с мужчинами) или ресницы (в случае с женщинами), было воспринято с терпеливыми вздохами. Жертвой другого его розыгрыша, более успешного, пускай и отличавшегося меньшей изобретательностью, стала Анна. Эрик подсыпал ей в кофе, который она обычно пила несладким, аж две ложки сахару.
– Ха! – воскликнул он, наблюдая, как она морщится, отпив глоток. – Первого апреля никому не верю!
Ульф обратил его внимание на то, что это трудно назвать настоящим первоапрельским розыгрышем.
– Тут должен присутствовать элемент обмана, Эрик. Например, можно придумать какую-нибудь новость, которая будет выглядеть достаточно правдоподобно. Что-то в этом роде. – Он немного подумал. – Но, конечно, настоящие, правдивые новости – например, насчет сегодняшнего запрета на рыбалку – тут не годятся.
Эрик нахмурился:
– Какой еще запрет на рыбалку?
– Ты разве не слышал, Эрик? – спросил Карл, который прислушивался к разговору.
Ульф покосился на Карла.
– Риксдаг
[7] сегодня утром одобрил запрет на любительскую и спортивную рыбалку. Скоро эти занятия будут вне закона. Кажется, это рыболовецкое лобби протащило.
Эрик, который держал в руках папку, уронил ее на пол.
– Они не могут! – дрожащим голосом произнес он. – Они просто не могут это сделать.
– Действительно, это немного чересчур, – согласился Ульф. – Но они сказали, что закон подлежит пересмотру ровно через год, на первое апреля.
Тут Анна, видя, что Эрик пребывает в совершенно расстроенных чувствах, положила этому конец.
– Ульф шутит, – сказала она. – Не нужно так волноваться, Эрик – никто не собирается запрещать рыбалку.
– Пока, – сказал Ульф. – Дай им только срок.
Но в этот раз Эрик ясно дал понять, что он не шутит.
– Я принял звонок, – заверил он Ульфа. – И записал номер. Я это не придумываю. Вот он.
Он пересек комнату и вручил Ульфу листок бумаги. Ульф набрал номер и, прежде чем положить трубку, быстро пометил что-то у себя в записной книжке.
– Похоже, ты прав, – сказал он. – Я должен явиться к Альбёргу в одиннадцать тридцать.
– Видишь, – сказал Эрик. – Я же тебе говорил.
Анна забеспокоилась.
– Надеюсь, это не из-за того, что ты что-то сделал, – проговорила она.
– Или не сделал, – добавил Карл.
– Ничего в голову не приходит, – озадаченно сказал Ульф.
Карлу пришло в голову, что, может, это имеет какое-то отношение к делу Густафссона.
– Когда ты давал показания в суде, – сказал он, – они были в пользу Хампуса Йоханссона, верно? Было ясно, что ты ему сочувствуешь. Альбёрг – если он существует – мог решить, что из-за тебя у общественности может создаться неправильное впечатление о вооруженном нападении.
Ульф решил, что это маловероятно.
– Вряд ли кто в верхах даже заметил это дело. Хампус для них – слишком мелкая рыбешка.
Эрик поднял глаза, но только на секунду.
Анна постаралась успокоить Ульфа.
– Думаю, тут ничего важного, – сказала она. – Наверное, какая-нибудь новая инициатива по служебной коммуникации. Он, наверное, должен раз в год поговорить с начальником каждого отдела, просто чтобы убедиться, что каналы коммуникации открыты. Ты же знаешь, как они носятся с этими каналами.
Ульфа это несколько утешило, и все же он не без внутреннего трепета ступил на Каролибронский мост, ведущий к величественному зданию, где помещалась штаб-квартира Полицейского управления Южного округа. Он опрометчиво выпил сразу две кружки крепкого кофе, и теперь нервы у него были несколько натянуты. Он не очень понимал, как ему следует обращаться к комиссару, и гадал, не существует ли на этот счет особых правил этикета, которые он должен знать, но не знает. Если называть комиссара «мистер Альбёрг», то может показаться, будто Ульф намеренно принижает его высокий ранг; с обращения «комиссар» он опасался сбиться на «комиссионер», а это была совершенно другая профессия. Или «сэр» – всегда можно было назвать его «сэр», но подобное обращение причиталось слишком многим вышестоящим офицерам и, может, было недостаточно уважительным по отношению к высокому статусу комиссара. В наши дни, конечно, во многих ситуациях было принято обращаться друг к другу по имени, и Ульф даже читал о фирмах, где фамилии были и вовсе под запретом – во избежание излишней формальности. Проблема была не столько в том, что в случае с комиссаром это было маловероятно, сколько в том, что, насколько было известно Ульфу, имени этого никто не знал.
