Блумквист смотрел в окно.
– А я подумал, вам о них в университете рассказывали.
– Нет, не рассказывали. Понимаете, я изучал криминологию. И философию немного.
Блумквист продолжал глядеть в окно.
– У меня никогда не было возможности изучать философию.
Ульф не сводил глаз с дороги и с машины, за которой они следили. У него появилось ощущение, что Блумквист вот-вот нырнет в пучину жалости к себе, и не видел, почему он должен этому потворствовать. Жалость к себе – довольно неприглядная штука, и Блумквисту не пойдет на пользу, если его в этом поощрять.
– Это вы зря, Блумквист, – отрывисто бросил он. – Изучение философии доступно каждому, в любое время. Есть множество курсов, на которые вы можете записаться. Философию, знаете ли, можно изучать даже онлайн.
– У меня недостаточно хороший английский, – проворчал Блумквист.
– Есть курсы и на шведском, – возразил ему Ульф. – Их полно. Чтобы изучать философию, английский вам не понадобится. – Он немного помолчал. – Хотите попробовать записаться на какие-нибудь из этих курсов? Вы можете стать очень и очень знающим человеком, как вы думаете? Скоро будете мне Аристотеля цитировать, а, Блумквист?
– Не очень помню, кто это такой, – ответил Блумквист.
– Такой греческий философ, – пояснил Ульф. – Он жил… – Тут он замялся. Когда же жил Аристотель?
Блумквист повернулся и посмотрел на него.
– Когда? – спросил он. – Когда жил Аристотель?
– Боюсь, я не знаю, – ответил Ульф. – Но очень давно.
– Ладно, – сказал Блумквист. – А что такое метонимия?
– Слово, которое мы используем для обозначения чего-то другого, в переносном смысле. Например, если вы скажете: «Белый дом испытывает давление», то будете иметь в виду, что кто-то давит на правительство, которое работает в этом доме. Это и есть метонимия
[19].
– Так почему нам не надо туда двигаться? – спросил Блумквист.
– Куда?
– Ну, в то место, куда, вы сказали, нам не стоит двигаться. В метонимию.
Руки Ульфа, лежавшие на руле, непроизвольно сжались.
– Давайте не будем больше касаться этого предмета, – ответил он. – В метафорическом смысле.
Блумквист поджал губы.
– Я тут думал об этих нудистах, – сказал он. – Как считаете, что заставляет людей избавляться от одежды, господин Варг?
– Думаю, им хочется вернуться к более естественному состоянию бытия, – ответил Ульф. – В конце концов, одежда – это не так уж удобно.
Блумквист улыбнулся.
– Я тут только что вспомнил кое-что, – продолжал он. – Когда я был маленьким, у нас была одна игра – мы представляли себе людей без одежды. Учителей в основном. Кто-нибудь говорил шепотом: «В ванной», – и это был сигнал нам всем представлять себе учительницу без одежды. Тут мы все, конечно, начинали смеяться, а учительница говорила: «Над чем это вы, ребята, смеетесь?» – и, естественно, мы не могли сказать ей, в чем дело. Было очень смешно.
Ульф поднял бровь.
– Дети, – сказал он. – Все мы когда-то вели себя по-детски.
– Кстати, – продолжал Блумквист, – я это все еще иногда делаю. Это очень помогает.
– Представляете себе людей без одежды? – Ульф не мог скрыть своего удивления.
Блумквист смутился:
– А что? Вы так не делаете?
– Теперь – нет, – ответил Ульф. – Может быть, раньше, когда я был гораздо младше. Еще ребенком, наверное.
– Не вижу в этом ничего плохого, – сказал Блумквист довольно ворчливым тоном. – Кому от этого плохо?
– Никому, – ответил Ульф. – Я вас вовсе не осуждаю. Я просто… ну, немного удивлен. Вот и всё.
Мысленно он сделал себе пометку рассказать об этом Анне. Надо будет ее предупредить, подумал он, если она заметит, что Блумквист как-то странно на нее смотрит, это значит…
Машина впереди них притормозила. Теперь они были уже совсем недалеко от их отеля, и Ульф гадал, уж не поедет ли Аньел прямиком туда, не высадив предварительно своего любовника. Неужели так она и сделает? Неужели Балтсеру было известно о его существовании? Может, это был открытый брак – ему случалось читать о таких время от времени – явление, как ему казалось, характерное для творческой среды, для художников и прочих продвинутых людей, которым такие понятия, как супружеская верность, казались буржуазными и конформистскими?
Машина Аньел замигала левым поворотником. Ульф еще больше замедлил ход, стараясь не слишком приближаться к объекту наблюдения. А потом, когда машина повернула, он заметил указатель на повороте: «Отель «Лиллебейк». Вид на море. Все удобства. Домашняя кухня».
Дорога, на которую свернули Аньел и ее спутник, была совсем короткой – она, собственно, вела к отелю, который стоял почти рядом с шоссе. Встав на обочине, Ульф с Блумквистом могли беспрепятственно наблюдать, как спутник Аньел выбирается из машины, машет ей рукой, а потом исчезает в отеле. После этого Аньел завела машину и начала разворачиваться, чтобы выехать обратно на главную дорогу. Для Ульфа и Блумквиста это стало сигналом поскорее тронуться с места и поехать обратно в спа. Некоторое время оба молчали, но, когда они уже почти подъехали к отелю, Ульф решил поделиться своими соображениями с коллегой.
– Он – ее, – сказал он. – Это нам известно. Мы также можем заключить, что он – владелец отеля «Лиллебейк». Это тоже понятно.
– Да, – согласился Блумквист. – Это нам понятно. Но что это нам говорит?
– Это значит, – ответил Ульф, – что интересы Аньел, вполне возможно, лежат в двух совершенно разных плоскостях – то есть в том, что касается отелей. А теперь вообразите, что вы близки с владельцем отеля «Лиллебейк»…
– …настолько, чтобы пойти с ним на нудистский пляж…
Ульф ухмыльнулся:
– Да, настолько. А еще вообразите, что вы не любите своего мужа…
– А вы в этом уверены? – спросил Блумквист.
Ульф заверил его, что не сомневается в своей оценке отношений между Балтсером и Аньел.
– Невысказанные чувства, – пояснил он. – Невысказанные чувства всегда дают о себе знать. Я их наблюдал. Эти двое не ладят друг с другом.
Блумквист покачал головой:
– Никогда не мог понять, зачем люди остаются вместе, когда у них портятся отношения. Какие чувства испытываешь, когда просыпаешься и видишь рядом с собой на подушке нелюбимое лицо?
