Фаберовский сам поразился, что это сообщение вызвало странное чувство раздражения на неведомого убийцу, пытающегося перехватить инициативу у фельдшера и превзойти его в свирепости и жестокости. Если и было что положительное в этой находке, то только то, что слава досталась Потрошителю.
Отложив газеты в сторону, поляк спустился вниз, оделся и, сказав Розмари, что поедет в контору, отправился к детективам на Стрэнд узнать, чем закончилась вчера беседа Пакера с комиссаром Уорреном. Француза на месте не оказалось – он отправился перекусить в соседний трактир, – зато имелся возбужденный и рассерженный Батчелор.
– На вашем месте я бы оторвал Леграну голову, хозяин, – сказал рыжий сыщик и было видно, что он так и сделал бы, будь на то его воля.
– Что случилось, Батчелор?
– Утром – я еще лежал в кровати, – в конторе раздался шум и я услышал голоса: Леграна и еще какого-то мужчины. Я оделся и собрался уже было выйти, но меня насторожило кое-что. Я понял, что разговор идет о вас, хозяин. Я подошел к двери и прислушался. Человек, разговаривавший с Леграном, интересовался, какое отношение имеете вы ко всей этой проделке с Пакером.
– И что же Легран? – поляк снял очки и устало потер кулаком глаза.
– Ему пообещали хорошо заплатить и он рассказал все от начала до конца!
– Я убью этого француза, – сквозь зубы процедил Фаберовский и кривой оскал его не сулил ничего хорошего иуде. – Как жалко, что я использовал Леграна в этой истории с Пакером! Газеты только сейчас начнут ее раскручивать и он не может просто так исчезнуть.
– Вчера комиссар выгнал нас вместе с Пакером из кабинета и пригрозил отдать под суд. Так Легран всю вину на вас свалил!
– Я разберусь с французом позже. Что от него хотел сегодняшний посетитель?
– Этот человек просил Леграна сообщать ему обо всем, что будете делать вы, и обещал хорошо заплатить за это.
– Он назвал свой адрес?
– Да, хозяин, но я не расслышал его. Он понизил голос почти до шепота, я знаю только его фамилию – Проджер.
– А ты не помнишь Проджера? – спросил Фаберовский.
Батчелор задумался и тогда поляк напомнил ему:
– Весной доктор Смит нанимал человека с такой фамилией.
Появление Проджера в сыскной конторе не было столь уж неожиданным для Фаберовского, однако то, что этот полумифический сыщик значительно опередил его в игре, чрезвычайно разозлило поляка. Он надел очки и сказал, жестко выговаривая слова:
– Определенно, этого Проджера пора проучить, он заходит слишком далеко в своем рвении услужить доктору Смиту.
– Батчелор! – донесся снизу от входной двери голос Артемия Ивановича и по лестнице затопали слоновьи шаги. – Фаберовский просил дать ему десять фунтов. Надо Крофорду заплатить. Тен! Ты меня понимаешь? Это есть десять пондов. Десять фунтов. Тен пондс. Срочно. Квикли!
Владимиров вошел в приемную, показал Батчелору три пальца и сказал, продолжая коверкать слова на иностранный манер:
– Твоя понимать, рыжий обезьян, десять фунтс?
Боковым зрением он вдруг увидел поляка и все его вытянутые пальцы на обоих руках непроизвольно сложились в кукиши.
– Я как раз заехал насчет денег, – пояснил Артемий Иванович, всем корпусом поворачиваясь к Фаберовскому. – Хотел сказать, что жалование нам задерживают. У меня еще плохо получается по-английски.
– Я уже научился понимать английскую речь пана Артемия, – вздохнул Фаберовский. – Как вы вчера съездили в Биллинсгейт?
– Мы очень неплохо провели с Пенюшкой время.
– С Эстер, – поправил поляк.
– Да нет же, с Пенюшкой. Асенька обиделась, когда я ей селедку за корсет… ну, в общем, обиделась и уехала сразу – мы еще трезвые были.
– Какая пану Пенюшка! – оборвал его поляк. – Она дочь доктора Смита!
– Но почему же? – удивился Артемий Иванович. – Очень невредная Пенюшка, совсем и не ломается. Не хуже мачехи. Мы вполне мило провели с ней время.
– Что пан Артемий творит? – Фаберовский постучал себе перстом в лоб. – Он хоть что-нибудь соображает?
– Ничего не помню, – развел руками Владимиров.
– Где она сейчас?
– Наверное, дома, где ж еще. Опохмеляется. Мы прямо оттуда поехали купаться в этот, как его, в Серпентайн, и больше я ее не видел. А меня из участка прямо в гостиницу отвезли. Сказали, в пруду только утром и вечером купаться можно.
– Купаться в октябре! Так ведь было холодно!
– Нам с Пенюшкой было тепло.
Батчелор с испугом увидел, как Фаберовский потемнел лицом и долго молча стоял, сжав кулаки и тяжело сопя. Рыжий сыщик не понял ни слова из того, что сказал русский поляку, но единственный раз он видел своего хозяина в таком состоянии этой весной, когда Фаберовский узнал о смерти Диббла и о том, что молодая женщина, нанявшая его и вызвавшая у него чувства большие, нежели положены для сыщика по отношению к его клиентке, оказалась авантюристкой и сбежала. Батчелор ждал, что сейчас последуют громы и молнии, но гроза почему-то не разразилась.
– В участке у Пинхорна я познакомился с одним медиумом – он утверждает, что он медиум королевы, – сказал наконец поляк, через силу выговаривая слова, – и намеревается помочь полиции выследить убийцу при помощи своих парапсихических способностей. Его зовут Роберт Лиз. Мы даже договорились о том, что при необходимости я тоже смогу воспользоваться его услугами.
Однако мысли Фаберовского были далеко и от Диббла, и от медиума Лиза. Его охватило подозрение, что, вероятно, Пенелопа слишком отзывчиво отнеслась к медвежьим ухваткам Артемия Ивановича, иначе Эстер, уже знакомая с его манерами, не обиделась бы даже на селедку. Скорее всего, ее обида была вызвана поведением ветреной падчерицы. Но нет, Пенелопа, конечно, играет в женскую самостоятельность и даже учится в Бедфордском колледже для благородных девиц, но она слишком скромна и благовоспитанна, чтобы позволить себе что-то лишнее.
– Хозяин, – Батчелор осторожно дотронулся до плеча поляка, чтобы вывести его из раздумий. – Мы с Леграном видели этого Лиза вчера в Скотланд-Ярде. Он пришел к Уоррену сразу после нас, но комиссар без каких-либо церемоний отправил его прочь.
«А ведь я ни разу еще ни разу не купался с Пенелопой, – с обидой подумал Фаберовский, бессмысленно глядя в лицо рыжему сыщику, – не говоря уже о том, чтобы напиться с ней в ресторане. Один раз, в вагонетке, она коснулась моей руки, а я приобнял ее за талию, потому что в тот момент это казалось допустимым и не нарушало приличия. Как это все оскорбительно и нелепо!»
– Чего это вы такой красный? – спросил у него Артемий Иванович. – Не зубы ли болят? Или опохмелиться надо?
– Из истории с детективами и виноградной лозой мы выжали уже все, – сказал, с трудом отвлекаясь от тягостных мыслей, поляк. – Мы подарили прессе хорошую игрушку. Но этой забавы хватит газетам на несколько дней. Нам нужна еще одна. Наверное, надо наняться еще к одной газете.
