– Все, пойдем обратно. Ничего не выйдет.
Даффи и француз с позором вернулись в «Улей». Гульба здесь шла уже вовсю. Вся компания стучала фаянсовыми кружками и лбами, пыталась целоваться, голосила революционные песни и в целом была весьма довольна друг другом.
– Я встретил констебля Смита, – сказал Владимирову Даффи, с опаской поглядывая на социалистов. – Но он меня, к счастью, не узнал.
– Еще бы он тебя узнал! – закричал Артемий Иванович. – Сколько в Лондоне Смитов? И все сволочи. Родную жену, единоутробную супругу на растерзание вон ему отдал, – он кивнул на Васильева и обнял Мандельбойн за плечи.
Веселье продожалось.
* * *
Поставив свой брум прямо напротив Б***ской церкви, как звали в простонародье церковь Св. Ботолфа на Олдгейте, Фаберовский надел обоим лошадям на морды торбы с овсом, а сам полез в кузов спать. От двух стаканов коньяка, выпитых дома натощак, ему было муторно, да и мысли его одолевали самые черные. Пригревшись, он забылся беспокойным полусном, и только когда на церковной башне пробило четыре, вновь выбрался наружу.
В это глухое время на погруженных почти во мрак улицах Сити и Спитлфилдза стояла гробовая тишина, только мерный топот полицейских патрулей то и дело нарушал ее. Он взглянул на юго-восток, туда, где в это время должен был находиться в «Улье» Владимиров с компанией, и увидел зарево разгорающегося пожара. Фаберовский ничуть этому не был удивлен. «Теперь уж я точно к ним не поеду», – подумал он.
Около брума остановился констебль в столь низко надвинутом на глаза шлеме, что из-под него виднелись лишь острый нос, редкие рыжие усы да тяжелая челюсть, затянутая подбородочным ремнем. Полисмен запрокинул голову, подозрительно посмотрев на странный экипаж, уже целый час стоявший на одном и том же месте и ждущий непонятно кого и чего. Но, не найдя поводов для завязывания разговора с долговязым сутулым кучером, зябко кутавшимся в ольстер с наброшенным на голову капюшоном, констебль только молча потоптался на месте и ушел прочь.
Фаберовский проводил его взглядом, забрался опять в брум и задернул занавески на окошках. Он представил себе ужасную картину: избитые пожарной командой, в обгорелой одежде, Владимиров и Васильев с сыщиками и ирландцами допрашиваются Пинхорном в полицейском участке. Он требует у них ответа за два трупа и сожженный трактир, а Васильев прячет окровавленные руки под накинутым на его плечи пальто и говорит, что женщин он любит и уважает, а вот Фаберовский женщин не любит и приказал их ему резать.
Поляк встряхнул головой, отгоняя кошмарное видение, и выглянул в окно. Прямо напротив экипажа стояли два сыщика-любителя и оживленно что-то обсуждали, указывая руками на брум.
«Если все закончится благополучно, поставлю Господу свечку, – решил Фаберовский. – Пока я не перешел в англиканство».
* * *
Артемий Иванович, качаясь, встал из-за стола и пошел к двери, чтобы покурить на воздухе. Он во всю пьяную мощь распахнул дверь пинком ноги, раздался глухой удар и стонущий звук гармоники. Владимиров тут же испуганно закрыл дверь обратно, затем слегка приоткрыл ее и выглянул наружу. Прямо перед дверью стоял маленький Курашкин с закатившимися глазами и распустившей до земли меха гармошкой в правой руке. Стоявший рядом с бессмысленным видом Захаров тут же изобразил лихую трель на балалайке.
– Может, выпьете? – нашелся после долгого молчания Артемий Иванович.
Оба согласно закивали и, облобызанные Владимировым, были введены в трактир.
– Эхма! – закричал он в порыве неудержимой радости. – Вот радость-то! Гуляем!
И веселье закрутилось по новой. Пол трактира сотрясался от топота ног разошедшихся ниспровергателей всяческих общественных строев, надрывно наяривала гармошка, бренчала балалайка, стены ходили ходуном от веселья, обуявшего русских. Наконец Артемий Иванович в последний раз прошелся вприсядку и отошел в сторону, не в силах ни вздохнуть, ни охнуть.
И тут у него в мозгу словно щелкнуло что-то. Он растерянно оглянулся. Даффи угрюмо глушил пиво из большой кружки. Васильев лежал на столе, уронив на руки хмельную голову. Дымшиц с Гиллеманом и Козебродским ходили от стола к столу, собирая деньги на подписку для безногого инвалида с ничего не понимавших матросов и докеров.
Шапиро с Ханной Мандельбойн, вскочив вместе на стол, плясали канкан, высоко задирая ноги и показывая выше чулок голые белые ляжки, а Легран с Адлером, похотливо улыбаясь, пытались заглянуть им еще глубже под юбки и щипали за икры, когда дамы поворачивалась к ним задом.
– Кончай гулять! – Артемий Иванович грохнул кулаком по столу.
Испуганный Даффи от неожиданности выронил кружку, Шапиро сиганула со стола, сбив ирландца вместе со стулом, на котором тот сидел, Мандельбойн упала в объятья жениху, а Васильев поднял голову, взглянул на Владимирова осоловелыми глазами и отчетливо произнес в наступившей тишине:
– Сегодня я резать не буду. У меня праздник. Покров Богородицы.
– Да мы и без тебя ее покроем, урод прыщавый! Вон, Адлера возьмем с собой. Кто хочет – идемте с нами! Я зарежу мила-аю, чтоб не висла на… руке!
– А как же подписка? – растерянно спросил Дымшиц. – Я пожертвовал вам на протезы целых два кольца.
– Заплати с нее трактирщику, – Владимиров знаком подозвал к себе социалистов, они подхватили инвалида на руки и всей гурьбой вывалились из кабака. Остальные последовали за ними и направилась на Майл-Энд-роуд к Большому залу собраний.
Было уже достаточно светло и на улицах вовсю суетился народ. Мимо них по Коммершл-роуд к горевшему где-то в районе грузового депо дому пронеслась пожарная бригада, обдав их брызгами из-под колес и копыт и оглушив звоном пожарного колокола.
– Хорошо быть безногим! – заорал Артемий Иванович, который, в отличие от своих носильщиков, остался сухим. – Хочу всю жизнь так! И еще безруким!
В десять минут шестого под аккомпанемент гармошки компания прибыла на место. На ступеньках зала сидели Батчелор и Конрой, расставив кругом пустые бутылки из-под джина. Рядом в грязи лежала совершенно пьяная женщина.
– А, пришли, сволочи! – Батчелор встал и сделал шаг вперед, намереваясь ударить Артемия Ивановича в лицо кулаком. Он уже не помнил, зачем они с Конроем просидели здесь на ступеньках битых два часа, и только мысль, что необходимо дождаться Гурина, свербела в его мозгу. Но этот русский так долго шел! Он не джентльмен. Тут Батчелора повело и он просто кувырнулся в сторону, улегшись в грязь рядом с проституткой.
– Ч-ч-чего это он? – спросил Артемий Иванович у Конроя.
– Да мы вот ее нашли, – сказал старик заплетающимся языком и указал на проститутку. – Де Грассе называется… А он все про какую-то душевную трагедь ей говорил. Дескать, его не любит никто. А она его не слушала. Вот он и злится. Всех их надо… Да мы не только проституток выпотрошим, да мы королеву с Бэлфуром!
– Артемый, геть звидсыда! – сказал Курашкин, развозя в стороны меха гармошки. – Тут окрим кофея ничого не дають. Я ведаю.
