– Как минимум полчаса.
– Э, нет! – поперхнулся огурцом Артемий Иванович. – Что я там буду столько времени делать?
– Ну, поговорите с ней, опять же сказку расскажите.
– Ловко вы все это придумали! – воскликнул Артемий Иванович. – Пока вы в кабинете отдыхать будете, я трудись как проклятый!
И в волнении он запустил руку в супницу. Но огурцов там уже не было. Владимиров огляделся кругом, взглянул на поляка и заметил, как последний исчез у того во рту. Фаберовский подмигнул Артемию Ивановичу и сказал, тщательно жуя:
– Не страшитесь, пан, я дам настойку на корне мандрагоры.
* * *
Инспектор Салливан был человеком добрым и гостеприимным, что исключительно редко встречалось среди людей, служивших в Особом отделе. Быть может такая черта инспектора была связана с тем, что родиной его была Ирландия, а может быть сказалось долгое знакомство с развращающим и порождающим ленивое добродушие русским языком. Когда к Салливану для доклада приходил Тарас Курашкин, инспектор неизменно ставил на стол вазу с яблоками и улучшал свои знания этого божественного языка, стараясь добиться точности произношения таких трудных для нормального человека русских слов.
– От як, по-вашому, пан Салливан, буде на росийськой мови слово «апль»? – обыкновенно говорил Курашкин, берясь за яблоко и целиком засовывая его в рот.
– Эпплько… – неуверенно отвечал Салливан.
– Ни, пан, це невирно! Треба вымовляты: яблуко!
И инспектор послушно повторял за ним: «яблуко», «выноград», «пыво»…
На этот раз не было ни яблок, ни пива. Курашкин прибежал взволнованный и затараторил, подскакивая на месте от распиравшей его вести:
– Я ирландцив побачив! Тых самых! На Ламбеть-стрыт! Жывуть, ридни, в самый аккурат навпротыв депо.
– Когда они имели быть видены тобой? – встрепенулся Салливан, отрываясь от анархистской газетенки графини Гильом-Шак, каждый выпуск которой вынужден был штудировать по долгу службы.
– Сьогодни, – сообщил Курашкин.
– Означает, они живут на Lambeth Street? Ты уверен в этом? Может, это во всем не они?
– Як же не воны? – удивился Тарас. – Воны, воны, ей-ей воны! Перший довгий, старый и чорный. А инший младенький такый с чорными вусами.
– Ожидай, теперь я буду брать бумагу, – Салливан полез в стол и извлек обрывок бумаги и огрызок карандаша, которым он обычно ковырял в ухе перед сном. – Сейчас говори. Они живут на двоих?
– Як це на двоих? – опешил Курашкин.
Салливан решил, что он неправильно произнес то, что хотел, но этот вопрос волновал его менее всего, поэтому он продолжил, решив не углубляться в фонетические дебри:
– На Брейди-стрит у них случался какой-то высокий gentleman, и ты видел их с мистером Гуриным. Кто-то из них делал при тебе приход на Ламбет-стрит?
– Що? – не сразу понял Тарас. – Да ни, Гурин дуже представныцкий джентльмен, вин дивчин с собою до клуба не приводыв.
– Tsczho? – переспросил Салливан, на этот раз сам не уразумевший, что же имел в виду анархист. – Так он не приходил к ним?
– А як же, я не бачив.
– Ну хоть що-нибудь ты бачил, ослиная глава?
Выругавшись, Салливан почувствовал удовлетворение своим новым лингвистическим достижением и оттого стал немного добрее и даже оглянулся на буфет, где у него лежали традиционные для их встреч яблоки. Курашкин тоже взглянул на буфет и громко сглотнул слюну.
– Що-нибудь бачив, – сказал он и облизнулся. – Воны сидалы до кэбу и уихав.
– Куда они уезжали?
– Да хто ж их знае? Уихав и уихав.
Салливан больше не смотрел на буфет, да и Тарас понял, что яблок ему сегодня уже не видать. Инспектор встал и торжественно сказал, глядя прямо на вытянувшегося перед ним и поедающего его глазами Курашкина:
– Здесь этот, господин Kurashkin. С сегодняшнего дня мы будем устанавливать наблюдение по их дом. Ты должен показывать всем нашим наблюдателям эти irishmen, как ты есть уникальный, кто знает их в лице. Ты будешь также наблюдать их house. Ты должен сидеть время на скамеечке, противоположной дому, и точить ножи, так как ты есть точилер.
– Ежели що станется, то як буты с точилом? Два фунта камень коштуе! – жалобно спросил Тарас, глядя снизу вверх на Салливана.
– Если что-нибудь будет иметь место, королева будет купить для тебя новый станок, – успокоил его инспектор.
* * *
В двадцать минут первого с набором из семи отмычек под полою пальто, потайным фонарем, свертком с черной маской, длинноствольным армейским «веблеем» в кармане и своей неизменной тяжелой тростью в руке Фаберовский был уже на Харли-стрит. Он медленно шел по тротуару, изредка бросая взгляды на тусклый свет, падающий из круглого окошка над дверью доктора Смита. Ему пришлось раз десять пройти в ту и другую сторону мимо этой двери, а один раз даже свернуть на Куинн-Энн-стрит, чтобы разминуться с полицейским, прежде чем он увидел двухколесный хэнсомский кэб, остановившийся у докторского дома. Кэбмен спрыгнул со своего высокого сиденья и постучал в дверь. Ему открыл сам доктор Фаберовский видел, как кучер что-то долго объяснял ему, потом тот кивнул и исчез, чтобы появиться минут через пять со своим черным саквояжем и забраться внутрь экипажа. Кэб уехал. Буквально тут же у дверей доктора встал четырехколесный брум, из которого выбрался Артемий Иванович. Поляк подошел к нему и спросил:
– Пан Артемий пил корень мандрагоры?
– От вашей мандрагоры у меня только мандраж с поносом ращвился, – ответил, все еще временами пришепетывая, Владимиров.
– А маску, как я просил, пан сделал?
– Да. Иш темно-вишневого бархата. Ошень крашивая. Только мне щет за ишпорченную портьеру вручили.
Они подошли к двери докторского дома и услышали, как щелкнул замок.
– Это Эстер, – сказал Фаберовский. – Подождем еще минуту и пойдем.
Выждав положенное время, они тихо проникли в дом и поднялись по лестнице наверх. В доме стояла гробовая тишина. Фаберовский натянул на лицо маску и достал потайной фонарь.
– Ну все, идите, – шепнул он Владимирову.
– Боюсь, што у вас будет шовшем мало времени, – сообщил в ответ Артемий Иванович. – Ваш корень мандрагоры не помог.
– Ничего, ничего, постарайтесь.
Поляк оставил Владимирова в темноте и быстрым шагом прошел в гостиную. Здесь он зажег потайной фонарь и, когда огонь разгорелся, а запах раскалившегося металла и масла распространился по гостиной, повернул на фонаре заслонку, закрывавшую линзу, таким образом, что теперь она служила уже отражателем. При свете фонаря поляк подобрал отмычку и вскоре дверь в кабинет доктора Смита распахнулась. Но тут он услышал со стороны лестницы чьи-то крадущиеся шаги. Фаберовский достал из кармана «веблей» и, направив ствол на идущего, посветил фонарем в лицо.
