Посетительницы были выпровождены и Артемий Иванович, наскоро перекусив пирожками и запив чаем вприкуску, принялся за дело.
– Давай вам хорошие вещи, – ворчала Дарья, смотря, как он орудует ее пестом, растирая перец с табаком в порошок, – так вы ими всякую дрянь толчете.
– Это не дрянь, Дарья Семеновна, это очень полезная вещь, – отвечал Артемий Иванович, стараясь не наклоняться над ступкой. – Собак подманивать. На вот, попробуй.
Он протянул Дарье ступку и та с недоверием взяла ее в руки.
– А что с ней делают?
– А вот нюхнешь – и тебе уже любая собака нипочем. Ты как табак – на ноготь и втяни в ноздрю, да посильнее, а то не прочувствуешь.
Дарья сунула руку в ступку и поднесла под нос. Артемий Иванович услышал, как она шумно потянула носом, за чем последовал судорожный вздох и Дарья грохнулась на пол.
– Как я ее мистифицировал! – хлопнув в ладоши от удовольствия, произнес Артемий Иванович. Он наклонился, чтобы взять из её рук ступку, но в удивлении замер, глядя, как на лице Дарьи проступает синева. – Матушка Дарья Семеновна, чегой-то ты надумала? Эй, Николай, взгляни-ка на Дарью!
Васильев, который тоже был занят приготовлениями, вышел из своей спальни с ножом и оселком в руках.
– Чего это с ней? – спросил Артемий Иванович.
– Чего-чего… Не видите – помирает, – сказал Васильев, не переставая точить нож.
– Ох, да как же это… – не на шутку взволновался Артемий Иванович. – Ты же фершал, помоги чем-нибудь. Да брось ты этот нож, я сам его потом доточу! Дай ей понюхать чего, что ли.
– Она уж нанюхалась, – Васильев опустился рядом с Дарьей. – Лучше помогите ее на спину перевернуть.
Общими усилиями они перекатили ее по полу на живот и Васильев стал расшнуровывать корсет. По мере того, как ослаблялись стягивающие ее шнуры, Дарья вспухала на глазах.
– Вот это да, – сказал изумленно Артемий Иванович. – Я знал, что ее много, но чтоб настолько! И как такие женщины в корсетах живут – не понимаю. На мне однажды в борделе такую штуку затянули – чуть душу Богу не отдал! Между глоткой и животом так стянуто, что пища не пролазит! Пьешь водку, а она в горле стоит, как в барометре – два фута водочного столба, – и вниз не проливается! Такое большое давление непременно приводит к буре.
Они вернули Дарью в вертикальное положение, запрокинули ей голову и фельдшер, наклонившись, дохнул ей в рот, затем еще и еще.
Наконец Дарья самостоятельно вздохнула и раскрыла глаза.
– Коленька, – сипло прошептала она.
– Чем это вы тут занимаетесь? – раздался насмешливый голос Фаберовского, открывшего дверь своим ключом и неслышно вошедшего в гостиную.
Дарья взвизгнула и, сбросив с себя Васильева, бежала к себе в спальню, где заперлась на ключ. Из-за двери донеслись ее сдавленные рыдания.
– Все, Николай, придется тебе с ней ожениться. Опозорил дивчину, – с удовольствием заметил Фаберовский, который последнее время, после того, как ему удалось уладить дела с доктором Смитом, был благодушен и добр. Он не стал даже выговаривать Владимирову за то, что тот приехал, несмотря на запрет, в Вулворт. – А пани Дарье заместо Божьей Матери в киоте потребно икону святой Фоманады
[21] держать и молиться ей об избавлении от похоти.
– Да нет, – сказал Артемий Иванович. – То не Николай. Это я готовил собачью смесь с перцем…
– Так, так, так… Я уразумел. Песья смесь. Пан неисправим. Настоящий слуга русского царя! – поляк с искренней улыбкой похлопал Владимирова по плечу. – Хоть бы сам сперва нюхнул!
– Я как какой ученый, или Пастер… те тоже опыты на собаках делают! – стал оправдываться Артемий Иванович. – И я опыт провел…
– Чтобы искупить свою вину перед пани Дарьей с этой песьей смесью, пану следует отвести ее на выставку кошек в Хрустальный дворец.
– Да, да, конечно…
– Не пойду я с ним никуда! – крикнула из-за двери Дарья. – Лучше бы он на эти деньги одежу Коленьке справил! Куртку новую пожгли, и жилетку, которую я ему пошила, и картузик пожгли, ему теперь даже в цирульню ходить не в чем. А уже холодать стало!
– Хорошо, хорошо! – сказал Фаберовский. – Есть у меня для него пальто, хоть поношенное, но теплое.
– Да откуда ж у меня картонка? У меня у самого один котелок на все случаи жизни. – Владимиров натянул свой венский котелок на голову по самые уши. – А что мы будем делать с Уродом, если … Застрелим?
– У нас нет иного выхода. Мы возьмем с собой Батчелора как сыщика, нанятого специально для расследования этих преступлений. Если дело дойдет до убийства фельдшера, мы сможем все объяснить. Закрой дверь, пан Артемий!
Поляк прокашлялся.
– А к тебе, Николай, у меня дело. Ты когда-нибудь слышал о том, что на сетчатке глаз жертвы остается изображение того, что она видела в последние мгновения жизни? Мне известно, что министр внутренних дел после того, что ты устроил на Майтр-сквер, сделал запрос, исследовал ли кто-нибудь из докторов глаза покойных. Я не знаю, что ты можешь сделать, чтобы умирая, Келли не видела тебя, но мне не хотелось бы, чтобы на фотоотпечатке полицейские обнаружили бы твое лицо.
На Эбби-роуд из гардероба поляка была извлечена грубая рабочая одежда, в которую он облачился сам и заставил облачиться Артемия Ивановича. Почти четверть часа ушла на то, чтобы подогнать одежду по фигуре Владимирова, дабы он не выглядел совсем уж чучелом. Наконец, в половине седьмого Батчелор вывел со двора запряженный экипаж, сел на козлы, поляк с Артемием Ивановичем поместились сзади в кузове и они отправились в Ист-Энд.
Васильева забирают с собой и около семи вечера приезжают на Батчелоре на угол Брашфилд и Криспен-стрит. Здесь их встречает Шапиро. Она проводит их в Миллерс-корт, следя, чтобы их не заметили какие-нибудь Жемчужные Пол со своими подругами, Келли и пр. Они усаживаются в комнате у Шапиро и начинается томительное ожидание. Видят, как в 19:30 к Келли приходит Барнетт. В это время у той находится Лиззи Олбрук. В 20:00 он уходит. Все трое (Ш., АИ и Ф.) выпивают. Васильев пить отказался.
* * *
В десять вечера Курашкин сменился на посту у дома ирландцев на Ламбет-стрит и поехал на обычный доклад к инспектору Салливану, по пути заглянув для согрева в ближайший трактир.
– Well, friend мой Kurashkin, – встретил его инспектор. – Вот есть что-нибудь необычное, которое ты видел?
– Так що там можна побачиты незвычайного! – замахал руками Курашкин. – Ни, сидять в хати.
– Так целый день в хате и сидят? И никуда не делают выходить? – спросил Салливан, подозрительно принюхиваясь к агенту.
Курашкин сразу понял его интерес и обтер хлюпающий нос рукавом.
