Получив указание метрдотеля позвать к телефону мистера Гурина, коридорный расчистил проход среди бутылок и тем спас Артемия Ивановича. Метрдотель терпеливо объяснил Владимирову, как пользоваться телефоном, что прикладывать к уху и куда говорить, и убедившись, что Артемий Иванович все понял, тактично отошел в сторону. Поляк наконец услышал в трубке громкое сопение Артемия Ивановича и его дрожащий от нервного перевозбуждения голос:
– Халло! Халло! Кто это?
Фаберовский трижды ответил на этот вопрос, но был, видимо, не слишком убедителен, поскольку вопрос продолжал повторяться. Тогда он приказным тоном повелел Артемию Ивановичу нанести визит доктору Тамулти и сообщить, что просмотр помещения для мастерской состоится, скорее всего, в четыре часа пополудни.
Артемий Иванович совсем растерялся и отдал на всякий случай трубку метрдотелю. Из разговора с последним поляк выяснил, что еще в понедельник доктор Тамулти покинул отель, оставив небольшой неоплаченный счет и кожаный саквояж, и с тех пор не появлялся. Кроме того, у портье он оставил письмо для мистера Фейберовского. Чтобы не тратить больше времени на разъяснение Артемию Ивановичу вопроса о своей личности, поляк через метрдотеля передал Владимирову, что будет ждать его через час, в десять, в агентстве на Стрэнде с письмом Тамулти и деньгами. Последнее, что он услышал в трубке перед тем, как нажать на звонок и дать знать на станцию об окончании разговора – слова Артемия Ивановича: «А кто это был?»
Владимиров приехал на Стрэнд только в одиннадцать, небритый, всклокоченный и голодный. Фаберовский отправил Батчелора вниз, в трактир «Ангел и Солнце» за тройной порцией рыбы с картошкой, после чего выдал газетный кулек с едой Артемию Ивановичу и усадил его за конторку Леграна, а сам вскрыл письмо Тамулти.
В письме ирландец извещал поляка, что покинул Кларидж-отель в целях конспирации, поскольку не может всецело довериться мистеру Гурину, который не только подозрителен поведением, выдавая себя за индийского принца, но и спровоцировал в Гайд-парке неприятный инцидент с полицией и управляющим офицерским манежем, в результате которого Тамулти несколько часов вынужден был искать эту чертову клячу, которую Гурин не удосужился отвести обратно в манеж.
Постскриптум к письму гласил, что с доктором Тамулти и ирландскими эмиссарами, брошенными Гуриным на корабле в Дувре, можно связаться, направив со Стрэнда письмо до востребования на главпочтамт Сент-Мартенс-ле-Гранд на имя доктора Френсиса Тамблти, где он будет проверять почту каждый день в полдень. Что касается денег, которые ирландская сторона сочла возможным ассигновать на мастерскую, то Тамулти не намерен отдавать их кому бы то ни было и лично будет покупать на них все необходимое.
Поручив Батчелору срочно известить Тамулти телеграммой о том, что встреча по поводу помещения состоится в четыре часа пополудни у церкви Сент-Мери-Матфеллон на Уайтчепл-роуд, Фаберовский взял с собой Артемия Ивановича, с урчанием поедавшего картошку из газетного кулька, и, выйдя на улицу, свистком подозвал кэб.
– Куда едем? – спросил Артемий Иванович, скомкав опустошенный кулек и бросив его в окно кэба.
– Пока пан Артемий пьянствовал, мои люди подыскали помещение под мастерскую. Кстати, позвольте полюбопытствовать, как часто пан Артемий собирается уходить в такие запои?
– В Гайд-парке я был уязвлен в самую душу! – Артемий Иванович ударил себя кулаком в екнувший живот. – Такие оскорбления не проходят даром даже для менее чувствительных натур, чем я! Кстати, а кто это в Гайд-парке был?
– Доктор Гилбарт Ти Смит и его ассистент Энтони Гримбл.
– Да я не о них, я о барышнях.
– Жена доктора Смита и его дочь Пенелопа.
– Которая же из них двух жена?
– А какое пану Артемию до нее дело?
– Я подумал, что надо бы мне, пожалуй, на той другой, которая девица, ожениться.
От неожиданности Фаберовский выпустил трость и она грохнулась на пол с таким стуком, будто была залита свинцом.
– Жениться?!
– А что?! Девушка она славная, чистоплотная, докторицы все такие. Худа только, ну да мы с вами ее раскормим. – Артемий Иванович дружески хлопнул поляка по плечу. – Как, говорите, ее зовут?
– Никак. Забудьте о ней. После вчерашнего ни меня, ни пана Артемия на порог не пустят без долгих и утомительных извинений.
– Тогда поехали принимать извинения. Я человек великодушный, долго кобениться не буду. Опять же, какие могут быть обиды между будущими родственниками.
– Сейчас мы едем к одной даме, у нее в подчинении есть много девушек, более подходящих для пана Артемия, чем мисс Пенелопа.
– Много? И благородные?
– Чисто Смольный институт. Благороднее некуда.
– Откуда вы знаете? – насупился Артемий Иванович. – Нижебрюхов, покойничек, разболтал?
– О-о-о! – поляк воздел очи к небу. – Матка Боска!
– Только вы барышням и этой вашей мадам ничего об этом не говорите.
Мадам Хая Шапиро, о которой шла речь, уже целую неделю по просьбе Фаберовского занималась поисками подходящего для динамитной мастерской помещения по всему Уайтчеплу. Она была личностью знаменитой среди обитателей Адской Кухни, как называли в Ист-Энде трущобный район вокруг церкви Христа в Спитлфилдзе. Ее квартирка находилась в тупичке под названием Миллерс-корт, более известном в округе как «Аренды Маккарти» по имени владельца домов в Миллерс-корте. Практически все помещения в этих домах снимали проститутки, и Шапиро внимательно следила за тем, кто из них пользуется большим спросом среди потребителей их услуг. Одолжив в свое время у мясника с Хатчисон-стрит, известного Иосифа Леви, небольшую сумму, она стала ссуживать деньги наиболее перспективным проституткам, чтобы те могли арендовать комнаты у Маккарти, а также платить за их комнаты, когда те не могли заработать на улице. За это она назначила огромные проценты, в счет которых проститутки вынуждены были выплачивать ей половину заработка. Но никто из них не уходил из Миллерс-корта по своей воле, хотя Шапиро не держала их, потому что знали, что они всегда днем смогут выспаться у себя в комнате и ночью заработают значительно больше. В конце концов «Аренды Маккарти» были полностью заселены только теми проститутками, которые находились в кабале у Шапиро.
В самом сердце Спитлфилдзских трущоб на углу у заведения с завлекательным названием «Рог изобилия» поляк с Артемием Ивановичем вылезли из кэба и направились на Дорсет-стрит. Тотчас их окликнул констебль, стоявший рядом с дверями трактира.
– Осторожно, джентльмены, вам не стоит туда соваться. Даже полицейские не рискуют ходить по этой улице в одиночку.
– Благодарю, сэр, – ответил Фаберовский. – Мы знаем, куда идем.
Дорсет-стрит была грязной, короткой, плохо вымощенной улочкой, на которой не смогли бы разъехаться две телеги. Почти все здания на ней занимали ночлежные дома, за исключением нескольких меблирашек самого последнего разбору. Надписи над открытыми дверями ночлежек и на холстинах транспарантов, загораживавших нижнюю часть грязных окон, уведомляли о стоимости кроватей: четыре пенса за ночь. Вокруг каждого входа в ночлежку прямо на тротуаре вдоль стен спали вповалку бродяги, словно это был проселок где-нибудь в Кенте между полями с плантациями хмеля.
