– Я слышал, что от помощи Скотланд-Ярда оказалось не много толку, – встретил Абберлайна Спратлинг со своей неизменной трубкой в зубах и пустил ему в лицо вонючий клуб дыма. – На Ханбери-стрит еще одно убийство?
– Да, еще одно убийство, – зло бросил Абберлайн и прошел к Хелсону.
– Вы видели труп? – спросил его Хелсон.
– Я только что из морга.
– И что вы можете сказать?
– Думаю, что оба убийства совершены одной рукой. У убитой с Ханбери-стрит также перерезано горло и вспорот живот. Осмотр выгребных ям не дал никаких результатов. В полдень доктор Филлипс сделает вскрытие и предоставит полный отчет.
– Он установил время смерти?
– Доктор Филлипс считает, что покойная была мертва по крайней мере два часа, а возможно и больше, перед тем, как он ее увидел. То есть смерть наступила не позже половины пятого. Она была уже холодной, трупного окоченения еще не было, но доктор считает, что оно уже начиналось. Между прочим, он говорит, что распухшие лицо и язык указывают на то, что женщину сперва задушили. Скорее всего, затем ее повалили на землю и перерезали горло. На заборе между дворами, в четырнадцати дюймах от земли прямо над лужей крови, что натекла из пореза, были пятна крови, брызнувшей из артерии.
Инспектор Хелсон удовлетворенно кивнул:
– Это значит, что по крайней мере эта женщина вошла во двор живой и ее не могли притащить на место находки трупа.
– Я хочу посоветоваться с вами, Хелсон, – сказал Абберлайн. – Учитывая большую вероятность того, что оба убийства совершены одним и тем же человеком, я намерен предложить Суонсону объединить дознания по этим двум делам в одно. Убийства произошли в разных дивизионах и потому я опасаюсь, что строгое соблюдение границ между ними помешает нам.
– Я согласен с вами. Мне и так уже дурно от мысли, какой шум поднимут сегодня вечерние газеты, особенно «Стар»!
* * *
Батчелор остановил четырехколесного «ворчуна» около участка на Леман-стрит и сержант провел вылезшего из экипажа Фаберовского к инспектору в кабинет. Пинхорн вяло приветствовал поляка. Он сидел за столом и с видом безмерной скуки листал железнодорожный справочник Брэдшо.
– Вы собираетесь куда-нибудь ехать, инспектор? – спросил Фаберовский, присаживаясь на стул.
– Я мечтаю уехать из этой дыры. Летом. В Бат. Погреться на солнце…
– Инспектор, у вас язва желудка. Я угадал?
– Угадали. По цвету лица?
– По мироощущению. А как ваше здоровье в остальном?
– У меня-то хорошо, – ответил Пинхорн, иронически оглядывая опухшее после бессонной ночи лицо поляка и мешки под глазами, которые были прекрасно заметны даже за стеклами очков. – Я ночами по борделям не шляюсь. Разве что по участку прогуляюсь патрули проверить. А тут еще дельце интересное вышло.
– Опять кого-нибудь выпотрошили?
– В самую точку. Только на этот раз уже у нас в дивизионе, на Ханбери-стрит. Я не удивлюсь, если в следующий раз выпотрошат какую-нибудь шлюху на моем участке.
– А кто ведет дело?
– Инспектор Чандлер из участка на Коммершл-стрит. Безнадежный идиот, бестолковый, как стоячая вода. Он отличается удивительной способностью мгновенно раскрывать любое преступление, если рядом не окажется никого, кто его остановит. А потом каждый раз мы выпутываемся из идиотских положений всем дивизионом.
– Ну, счастливо вам выпутаться и на этот раз, – пожелал Фаберовский и велел Батчелору отвезти его к Спитлфилдзской церкви Христа.
– Будьте осторожны! – крикнул ему вслед Пинхорн, выходя на крыльцо. – Там бьют евреев, а у нас в дивизионе нет сил этому помешать, хотя Чандлер вместе с сержантом Тиком расставили констеблей и детективов почти во всех переулках. Разве только к вечеру прибудут подкрепления из других дивизионов.
У церкви Фаберовский сошел с брума и пешком направился на Ханбери-стрит, при каждом шаге мерно постукивая тростью по булыжникам мостовой. Около «Черного лебедя» он остановился, с интересом разглядывая бушующую толпу. Через два дома от трактира маячили редкие шлемы полицейских. В центре внимания находилась женщина, увлеченно рассказывавшая возбужденным людям:
– Мы с мужем и моей дочерью снимаем у миссис Ричардсон комнату уже несколько недель, я хорошо знаю всех семнадцать ее жильцов и могу сказать, что никто из них не мог совершить такое! Когда я в половине четвертого провожала моего мужа на работу – он работает возчиком у Гудсона на Брик-лейн, – мы не слышали ничего необычного, но я знаю, кто истинный виновник этого ужасного злодеяния! Мы еще только поселились здесь, как однажды, часа в четыре утра я пошла по нужде и нашла спящего прямо у нас на лестнице еврея, который на мой вопрос – что он здесь делает? – с ужасным акцентом ответил, что хотел бы дождаться открытия рынка. Но раз он спал в ту ночь, он наверняка облюбовал это место и на все прочие ночи. Я уверена, что это тот жид притащил себе на забаву на ночь женщину и потом зарезал ее!
Толпа разразилась негодующими криками.
– Это ужасное преступление! – сказал вслух старый чернобородый еврей в широкополой шляпе, останавливаясь рядом. – Но говорят, что убийцу уже поймали на Спитлфилдзком рынке, когда он пытался зарезать женщину. Это надо же, убийство произошло сразу после новогодней службы в синагоге!
Фаберовский не успел спросить, кто же был убийцей, как от беснующейся толпы невдалеке отделилось несколько человек и, размахивая палками и кулаками, с криками рванулись в сторону Фаберовского. Поляк едва успел отскочить в сторону, а несчастного еврея тут же свалили на землю и стали пинать со всех сторон. Преследуемый стонами старика и криками «Иудино племя! Они режут наших женщин!», Поляк укрылся в трактире.
Махом опрокинув стакан джину, он спросил трактирщика дрогнувшим голосом:
– Если действительно поймали убийцу, то почему бьют евреев?
– Побить евреев, сэр, – рассудительно заметил трактирщик, – это никогда не повредит. Мне это даже на пользу. Всякому приятно после такого дела заскочить и пропустить стаканчик-другой. А на рынке действительно арестовали слепого старикашку, который из ревности несколько раз пырнул женщину, бывшую его поводырем.
– А когда произошло само убийство? – спросил поляк, осушая второй стакан.
– Тело нашли около шести часов, а часом раньше, когда молодой Ричардсон спустился во двор, трупа еще не было.
* * *
– Для чего тело нашли так поздно?! – заорал поляк, когда они с Артемием Ивановичем переступили порог комнаты на Брейди-стрит. – Тело нашли в шесть часов. Без четверти пять трупа во дворе еще не было. Когда вы ее зарезали?
– Я не помню, – оправдывался Конрой. – Нам было не выйти из пивной.
– Пьяные сволочи! С пивной им было не выйти! Что вы делали в пивной?! Ты слышишь, пан Артемий, им с пивной было не выйти!
