– Отчего же, любезный?
– Место тут, на Эбби-роуд, невыгодное, никто мороженое не покупает. Надо в другое перебираться.
– Подожди, подожди! А как же я?! – поляк пошел следом за мороженщиком, который навалился животом на ручку сундука и тот заскрипел несмазанными колесами, подпрыгивая на булыжниках. – Передай мистеру Проджеру, что сегодня я еду в Уайтчеплский Институт Рабочих Парней на дознание. Если он хочет, может сам подъехать туда, я его все равно не узнаю.
Артемий Иванович не захотел никуда ехать и на вокзал встречать Продеуса не пришел. Продеус приезжает к Фаберовскому (тот как раз уходит), но поляк требует денег, а поскольку денег нет, то заявляет, что ничего не знает и вообще больше никаких дел с Рачковским и его господами не имеет. Он едет на дознание и Продеус едет вместе с ним до Восточного Лондона.
Из-за забав с мороженщиком Фаберовский очередной раз опоздал к началу дознания. Дежурившие в оцеплении констебли уже помнили его в лицо, поэтому беспрепятственно пропустили в зал, где рядом с Пинхорном он увидел пустое место – инспектору надоело всякий раз гонять зрителей и он попросту положил на него свою форменную кепи, на которую никто не осмелился сесть.
– Я думал, что вы не придете, – сказал Пинхорн, убирая кепи со стула. – Ничего особо интересного вы не пропустили. Сейчас допросят нашего дивизионного хирурга и можно уходить, поскольку, кроме болтовни коронера Бакстера, ничего больше не предвидится.
– Решили-таки узнать, что украл из тела убийца? – обернулся к ним сидевший впереди Абберлайн.
Фаберовский утвердительно кивнул и приготовился слушать.
– А сейчас мы заслушаем доктора Филипса, который представит нам дальнейшие свидетельства о посмертных увечьях, которые он опустил на предыдущих слушаниях, – объявил коронер, приглашая полицейского врача занять место для дачи показаний.
– Но ведь на прошлом заседании было решено не сообщать публике подробности, – возразил доктор, поднимаясь со стула.
– Свидетельство необходимо дать по различным причинам, которые мне нет нужды теперь перечислять, – коронер поправил цепь на груди и повелительным жестом предложил доктору пройти. – В частности, не все медики могут согласиться с доктором Филипсом в том, что увечья произошли после смерти.
Услышав это, доктор Филипс сник.
– Я вынужден уступить коронеру, но сожалею о его решении представить подробности публике.
– Я согласен с доктором Филлипсом, что свидетельство слишком шокирующе, – сказал Бакстер. – Поэтому предлагаю женщинам и детям покинуть зал суда, а прессе воздержаться от оглашения подробностей.
Раздались протестующие крики, послышались расстроенные женские рыдания и обиженный детский плач, но Бакстер был непреклонен и велел своим помощникам навести в зале порядок. Началась толкотня, женщины завизжали, а мужчины, что посметливей, бросились на помощь судейским, пользуясь возможностью пощупать молодых и еще не развращенных дам, за что при других обстоятельствах пришлось бы выложить немалые деньги.
– Это становится интересней, – потер руки Пинхорн. – Я как чувствовал, что на первые дознания можно было не ходить. А ты что, особенный? – инспектор вытащил из под скамейки, прямо из-под Фаберовского, чумазого мальчонку, который надеялся там укрыться от бдительного ока коронерских чиновников. Мальчишка был вышвырнут Пинхорном в проход между скамьями и тут же его взашей вытолкали прочь из зала.
– Зачем вы его так, инспектор? – спросил поляк.
– Как нападать стаей на моих констеблей и избивать их во время дежурства – так этой шпане можно, а как выкинуть их из зала во исполнение распоряжения коронера, так уже и нельзя? Ему полезно. Я вас постыдился, а то бы ему еще и в морду дал.
– Итак, доктор Филипс, – громко сказал Бакстер, призывая зал к тишине, – огласите подробности, которые были опущены в прошлый раз.
Доктор покорно кивнул головой и, достав из кармана визитки бумажку, прочел:
– Живот был полностью вскрыт: внутренности вынуты из тела и помещены на плечо трупа; в то время как из таза полностью удалены матка и придатки с верхней частью влагалища и задние две трети мочевого пузыря. Никаких следов этих частей не смогли найти, и раны были чисто разрезаны. Очевидно, это работа эксперта – одного, по крайней мере, который имел такое анатомическое знание или знания патологической экспертизы, которые позволяют получить органы тела одним взмахом ножа.
– Хотел бы я знать, – сказал Пинхорн. – Каким образом убийца прячет дома свои трофеи, что это не становится известным его домочадцам? Чтобы сделали вы, мистер Фейберовский, если бы ваша служанка принесла подобное домой?
– Скорее всего решил бы, что это мясо, которое Розмари купила на рынке, чтобы приготовить еду.
– Да, действительно, – согласился Пинхорн. – Ну а если бы это принесли домой вы? Ведь вы-то не ходите за покупками на рынок?
– Способ, которым использовался нож, кажется, указывает на большой анатомический навык, – заявил доктор Филлипс.
– Сколько времени, по-вашему, могло занять причинение этих повреждений? – спросил коронер.
– Я думаю, что сам бы не смог нанести все эти повреждения, которые описал, даже без борьбы, менее чем за четверть часа. Если бы я делал это обдуманным образом, с каким приступают к обязанностям хирурга, мне, вероятно, потребовалась бы значительная часть часа.
– Я не знаю, как спрятать мясо, которое я не покупаю на рынке, так, чтобы служанка его не заметила, – сказал Фаберовский, взглядом провожая возвращающегося на свою скамейку хирурга.
– Это общая проблема, – вздохнул Пинхорн. – Я тоже не знаю, как спрятать мясо, которое я покупаю для кота, от своей тещи, которая все время пытается приготовить его мне на обед.
– Мне иногда кажется, инспектор, что в этой жизни вас интересуют только ваш кот и ваша язва.
– Вот и ошибаетесь. Моя жена меня вовсе не интересует.
– Я имел в виду язву желудка.
– Вот это верно!
– А подозреваемые вас интересуют?
– Меня – нет. А вот Фредди, – Пинхорн кивнул на спину инспектора Абберлайна, – любит с ними возиться. В прошлую пятницу он допрашивал Эдуарда Маккену. Вам интересно? Констебль, который арестовал его, утверждает, что люди, указавшие ему на подозрительного человека во время обхода, заявили, что он вызвал у многих подозрение тем, что угрожающе вел себя по отношению к женщинам на улице, и за ним следили весь день. Он соответствует описанию человека, виденного половым из «Десяти колоколов»: та же поношенная одежда, грязная спутанная русая борода и усы, та же суконная ермолка на голове. И ростом похож, а набор вещей в карманах – тронуться можно. Женские кошельки, какие-то платки, даже луковица проросшая была. Если бы он не был мужиком, я бы решил, что это моя теща.
– Он доказал свое алиби, – обернулся к ним Абберлайн, услышав, о чем они разговаривают. – Он спал в ночлежке на Брик-лейн в ночь убийства, и мы тотчас его отпустили. Зато сейчас у нас в розыске имеется парочка сумасшедших. Один – некий Освальд Пакридж, которого в начале августа выпустили из психиатрической лечебницы в Хокстон-Хауз. Если доктор Филлипс прав и убийца имеет анатомический опыт, то Пакридж весьма подходит на его роль. Мы нашли, что во время женитьбы он сообщил священнику свое занятие как аптекарь, а это значит, что он, вполне вероятно, имеет хирургическое образование.
