– Я не трусиха! – взревела Зара, поднимая Кортану.
– Тогда сражайся!
Эмма замахнулась мечом. Зара подняла Кортану, та с громким лязгом ударила о клинок Эммы. Вывернув запястье на себя. Зара вскрикнула от боли, Эмма рубанула снова. Драться против своего же меча было неправильно – словно весь мир перевернулся с ног на голову.
Вроде бы надо пожалеть Зару – ей больно, подумала Эмма. Но жалости не было. Был только зверский гнев, и она теснила эту глупую девицу – та задыхалась, пыхтела, вскрикивала – назад и назад по всему газону, пока обе не очутились на самом краю утеса, а под ними – море.
Тут Зара уперлась пятками в землю и дала-таки сдачи, но когда она размахнулась Кортаной и попыталась обрушить ее на Эмму, меч в последний момент отклонился, изогнулся – сам, словно живое существо у нее в руке. Зара снова завизжала, потеряла равновесие. Эмма сбила ее с ног и та рухнула на землю, наполовину свесившись с края обрыва.
Эмма встала над ней с мечом в руке. Волна силы прокатилась по ней, словно электрический ток по проводам. Голова кружилась, будто она стояла над Зарой на огромной высоте и смотрела на нее сверху вниз с безразличием ангела-истребителя – создания света, обладающего столь великой силой, что она делала его почти бесчеловечным.
«Я могу опустить меч и разрубить ее пополам. Я могу вернуть себе Кортану».
Она подняла клинок, видя себя словно со стороны: колоссальная фигура и под ней другая, маленькая, жалкая.
Их руны горели огнем, словно в жилах у них вместо крови текло пламя. Если кто-то поднимал против них клинок, тот рассыпался в руках. Черные знаки появлялись по всему телу, и они превращались в чудовищ…
Эмма отшатнулась: голос Дианы эхом отдавался в голове. Не шевелясь, она смотрела, как Зара отползает от края, с трудом встает на колени…
Видение, в котором Эмма увидела себя в образе ангела-истребителя, исчезло. В голове зазвучал холодный, рассудительный голос (определенно принадлежавший Джулиану). Голос говорил о том, что Гораций Диарборн знает, где сейчас его дочь, и найдет, кого обвинить, если та вдруг не вернется. И если нанести Заре даже небольшую рану или отобрать у нее Кортану, на Лос-Анджелесский Институт тут же обрушится месть Конклава.
– Вставай, – в голосе Эммы звучало неразбавленное презрение. – И проваливай.
Зара поднялась на ноги, пошатываясь и вытирая перепачканное грязью лицо.
– Ты, мелкая извращенка, – прошипела она. – Отец все рассказал мне про тебя и твоего парабатая! Вы оба омерзительны! Хотите быть как Клэри и Джейс, да? Запретного плода захотелось?
Эмма устало закатила глаза.
– Клэри и Джейс, к твоему сведению, не родственники.
– Зато думали, что родственники, а это то же самое! И сейчас они оба мертвы! Это ждет и вас с Джулианом! Мы бросим ваши трупы на поле битвы, и вороны выклюют вам глаза, уж я об этом позабочусь…
– Какой именно битвы? – негромко спросила Эмма, прерывая ее завывания.
Зару как будто заткнули. Она побелела, как полотно. Губы шевелились, летели брызги слюны, но наружу не доносилось ни звука. Она резко подняла Кортану, словно отгоняя вампира распятием.
– Двадцать четыре часа! – выдохнула она. – Если к этому времени вас не будет у ворот Аликанте, мы никого из этого семейства не оставим в живых.
Повернувшись, она нетвердо зашагала прочь. Огромным усилием воли Эмма сумела взять себя в руки и не бросилась за ней.
Она помчалась через лужайку, вверх по ступеням. Когда она остановилась у парадных дверей, ее гнев уже прошел, его место заняло мучительное чувство надвигающейся беды. Нужно срочно поговорить с Джулианом, рассказать о Заре…
Она распахнула дверь, прокручивая в голове, что он может ответить. Наверняка скажет, что беспокоиться не стоит. Тут же найдет какое-нибудь решение. Может, даже, пошутит, чтобы успокоить ее и рассмешить…
Руку обожгло болью. Руна!
Эмма вскрикнула, вздрогнула. В холле Института, к счастью, никого не было. Она закатала рукав – парабатайская руна светилась на коже алым, словно тавро. Эмме пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Если одна только мысль о Джулиане дает такой эффект, сколько же времени им на самом деле осталось? Как скоро ей придется пойти к Магнусу и навсегда распрощаться со своими рунами?
Привалившись к стене камеры, Диего держал в объятиях брата.
Посреди ночи Хайме удалось забыться сном. По крайней мере, Диего считал это ночью. Следить за временем здесь было невозможно – разве что, ориентируясь на те часы, когда приносили еду… но ее, словно нарочно, приносили нерегулярно. Жизнь состояла только из сна, еды и попыток сохранить силы Хайме.
Хайме неровно и тихо дышал, его глаза были закрыты. Самые ранние воспоминания Диего были как раз о том, что он обнимает брата. Ему было пять лет, Хайме – три, и он везде таскал его с собой, на руках. Боялся, что иначе этот карапуз с его маленькими ножками не поспеет везде и не увидит всех чудес мира, который он, Диего, так хотел ему показать.
Иногда, под конец долгого дня, малыш засыпал у него на руках, и тогда он нес его в кровать и укладывал спать. Диего всегда заботился о брате, и теперешнее бессилие наполняло его отчаянием и гневом.
Он так долго считал Хайме маленьким мальчиком, стремительным и непоседливым. Даже когда он сбежал, унеся с собой Этернидад, это было словно еще одна игра, шалость – мальчик снова выберется из неприятностей и всех обведет вокруг пальца. Но в последние несколько дней, когда Хайме, теряя силы, все равно отказывался выдать Заре местонахождение семейного сокровища, Диего разглядел под его ребячливостью стальную, непоколебимую преданность родным и их делу.
Он поцеловал Хайме в голову, его волосы были перепутанными и грязными. Но Диего было все равно, он и сам был весь в грязи.
– Siempre estuve orgulloso de ti, – прошептал он.
– Я тоже всегда тобой гордился, – пробормотал Хайме, не открывая глаз.
Диего хрипло рассмеялся.
– Так ты не спишь!
Хайме не пошевелился. Его щеки покраснели от лихорадки, губы потрескались и кровоточили.
– Ага, не сплю. И намерен вечно тебя этим шантажировать.
Вечно – как это мило. Скорее всего, ни у кого из них не было никакого «вечно». На их семейной реликвии тоже был этот оптимистичный символ бесконечности, нескончаемая петля, обещание будущего… Этернидад.
Что тут скажешь. Он молча погладил брата по голове и стал дальше слушать его дыхание. Каждый вдох, каждый выдох – труд, борьба, будто бурная река пробивается сквозь разрушенную плотину. Стило! – отчаянный безмолвный крик рвался наружу из его горла.
Знакомый лязг возвестил прибытие… вероятно, завтрака. Снаружи сейчас наверняка утро. Диего заморгал от тусклого света, хлынувшего в дверь темницы – даже тусклый свет был для него слишком ярок. Из света выступил силуэт – Ануш Джоши принес поднос с едой.
