– Зато Кит умеет, – Дрю была зла на Кита, хотя и пыталась этого не показывать. Может, и хорошо, что он от них уехал… подумаешь, показал, как замки вскрывать! – Призрак Ливви… он правда все еще здесь?
– Я видел ее сегодня. Она была в Базилике, когда Эмма и Джулиан проснулись, – сидела на столе. Я никогда заранее не знаю, когда она придет. Но Магнус сказал, что она теперь привязана ко мне, так что…
– Может, ты сумеешь и меня научить видеть ее? – Дрю встала на колени и обвила руками Тая. Он дрожал. – И мы будем видеть ее вместе.
– Нельзя никому говорить, – возразил Тай, но тоже обнял ее и уткнулся лбом ей в щеку. Волосы у него были мягкие, как у Тавви. – Никто не должен знать.
– Я никому не скажу, – она обняла брата так крепко, словно могла привязать его к земле. – Никогда-никогда.
Эмма лежала поверх покрывала. В комнате было темно, лишь в окно лился призрачный белый свет башен.
Неудивительно, что спать не хочется: она проспала три дня, а проснувшись, получила три потрясения подряд: поняла, что случилось; выслушала объяснения Джема; оказалась в доме, где было полно народу. С утра ее преследовало ощущение, что она что-то забыла… оставила в другой комнате, а теперь никак не может вспомнить, что и где.
Связь между парабатаями, ну, конечно. Тело и разум никак не могли осознать тот факт, что этой связи больше нет. Эмма безотчетно скучала по ней, как люди, потерявшие руку или ногу, потом иногда чувствуют их.
Еще она скучала по Джулиану. Они весь день провели вместе, но рядом постоянно кто-то был. Когда чужие наконец ушли, он повел Тавви наверх, укладывать спать, неуклюже пожелав ей при всех спокойной ночи.
Она тоже вскоре отправилась к себе, и с тех пор уже который час лежала и маялась без сна. Теперь между ними все будет вот так… неловко, раз они больше не парабатаи? Оба очутились в незнакомых пограничных водах, что-то среднее между «друзьями» и «любовниками». А уж слова «бойфренд» и «герлфренд» вообще казались удивительно пошлыми – какое там, когда вокруг сплошные проклятия и гигантские монстры. Вдруг посреди всего этого для чего-то нормального места уже не осталось?
Нет, так больше нельзя. Эмма встала, поправила ночную сорочку и решительно зашагала к двери. Ворваться к Джулиану и вызвать его на разговор, и наплевать насколько неудобно или неловко это будет.
Переступив порог, она налетела на Джулиана, уже протянувшего руку, чтобы постучать. Оба уставились друг на друга, словно никак не ожидали подобной встречи.
Рука медленно опустилась, блеснул браслет с морским стеклом. В коридоре было темно и тихо, лицо Джулиана скрывалось в тени.
– Не знал, разрешишь ли ты мне войти, – пробормотал он.
– Охотно разрешаю, – от облегчения ей пришлось прислониться к дверному косяку.
Он вошел, закрыл дверь. В комнате снова воцарилась тьма, нарушаемая только светом стеклянных башен. Джулиан был весь в черном и сливался с мраком; даже волосы стали совсем темными по контрасту с очень бледным лицом.
– И разрешишь ли ты мне себя поцеловать, я тоже не знал.
Она не двинулась с места. Больше всего на свете Эмма сейчас хотела, чтобы он подошел и коснулся ее… Хотела почувствовать его всей собой – теперь, когда разделяющее их пространство не искрило проклятиями и запретами.
– Я хочу, чтобы ты меня поцеловал, – прошептала она.
Всего шаг, и пространство между ними закончилось. Его рука обхватила ее затылок, его губы коснулись ее губ – горячие и сладкие, как чай с медом. Она прикусила его нижнюю губу, а он издал звук, от которого волоски у нее на руках встали дыбом.
Его губы заскользили по ее щекам.
– Я не знал, захочешь ли ты, чтобы я прикасался к тебе, – прошелестел его голос.
Какое удовольствие вот так, медленно поднять на него взгляд. Знать, что торопиться больше не нужно. Она выскользнула из сорочки и увидела, как линии его лица стали резче от желания, а глаза потемнели, словно морские глубины.
– Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулся, – сказала она. – И нет ничего, чего бы я не захотела, – потому что это ты.
Он схватил ее в объятия – было так странно ощущать голой кожей его одежду, весь этот хлопок, джинсу и металлические клепки, но он уже нес ее к постели. Они рухнули туда вместе. Джулиан заизвивался, освобождаясь от рубашки и джинсов; Эмма склонилась сверху, целуя его шею, языком и зубами пробуя то место, где чувствовалось биение сердца.
– Я хочу медленно, – сказала она. – Я хочу чувствовать все.
Он схватил ее за бедра и рывком перевернул, оказавшись сверху.
– Пусть будет медленно, – сказал он с лукавой улыбкой.
Он начал с пальцев, перецеловав каждый по очереди, один за другим; потом перешел к ладоням и запястьям, плечам и ключицам. Проложил дорожку из поцелуев по ее животу, и вскоре она уже извивалась, вскрикивала и угрожала ему, а он только тихо смеялся и переходил к более чувствительным местам.
Когда мир у нее перед глазами несколько раз побелел, он привстал, откинул влажные волосы с ее лица и сказал: «Ну, поехали», – накрыл ее губы своими и превратил их тела в одно целое.
Это было медленно – все как он и обещал, – и на сей раз за их страстью не скрывалось никакого отчаяния. Они лежали поперек кровати, голодные, жаждущие, каждым касанием удовлетворяя голод и жажду. Она осторожно гладила его лицо: изгиб губ, ресницы, опустившиеся на скулы – и с каждым ее движением его дыхание становилось все более хриплым, а руки все сильнее мяли простыни. Ее спина изгибалась ему навстречу, в голове взрывались снопы искр. Они взлетали куда-то, переплетясь, проникая друг в друга, пока все не охватил небесный огонь. И когда огнем стали они сами, не в силах ждать больше ни мгновенья, больше не осталось ни Эммы, ни Джулиана, а появилось что-то одно, единое, вечное.
Своим сиянием они стали подобны ангелам.
Марк из своей комнаты видел луну, и она мучила его.
Столько ночей он провел в седле, и луна неслась рядом с ними вскачь, словно тоже охотилась в небе. Даже сейчас он еще слышал хохот Кьерана – чистый, заливистый хохот, не ведающий, что такое скорбь.
Хорошо бы услышать его когда-нибудь снова…
Но перед глазами стояла совсем другая картина: темный, почерневший от огня тронный зал и новый Неблагой Король на троне – один, в этом мрачном и жестоком месте. Король разбитых сердец и истерзанных душ на гранитном престоле, медленно стареющий, пока мимо со свистом проносятся эпохи смертной истории.
Он возблагодарил судьбу, когда в комнату тихо проскользнула Кристина в белой пижаме, с распущенными волосами, и свернулась рядом на кровати, уткнувшись лицом ему в шею. Щеки у нее были мокрые.
– Вот так и кончится эта история? – пробормотал он. – О нас троих… и все в итоге несчастны.
– Я люблю тебя, Марк, – она положила голову ему на грудь. – Ужасно думать, что твое сердце разбито, как и мое.
