– Вздор, – бросила Этна. – Кровь за кровь. Они убили нашего брата. Надеюсь, Король позволит нам взмахнуть косой, которая заберет их жизнь.
Дыра, вырубленная в толстой каменной стене, оказалась дверным проемом без двери.
– Еще заключенные? – стоявшие у входа стражники, кажется, удивились. Вопрос задал тот, что был слева, сидел на крышке огромного сундука.
– Пленники Короля, – отрезала Этна.
– Да у нас, можно сказать, вечеринка, – оскалился фэйри. – Долго они не протянут, но все равно.
Этна закатила глаза и толкнула Эмму вперед, уколов мечом между лопатками. За стеной оказалась просторная квадратная комната с грубо вытесанными стенами. С полотка свисали какие-то лозы, вились по стенам, скрывались в утоптанном земляном полу. Они сплетались во что-то вроде сот – тюремных камер, догадалась Эмма. Камер со стенами из живой колючей лозы, твердой, как железо.
Она вспомнила, как шипы вонзаются в плоть, и невольно вздрогнула.
– Дрожи, смертная, – Этна неприятно усмехнулась. – Не надейся на побег или жалость.
Она забрала у Эммы пояс с оружием и заставила снять с шеи медальон. Эмма в панике посмотрела на Джулиана: теперь ничто не защитит их от утечки времени в стране фэйри.
Потом ее впихнули в камеру через просвет в шипах. К счастью, через секунду там же оказался и Джулиан – Эмма уже испугалась, что их разлучат, и оставшись одна она сойдет с ума. Джулиана, конечно, тоже разоружили. Он проводил Всадников яростным взглядом. Этна постучала мечом по клетке, и лозы послушно заскользили на место, переплелись и лишили пленников возможности побега.
Эмме стало не по себе от торжествующей улыбки Этны.
– Ну, что, Охотники, – проворковала Всадница. – Как вам поможет теперь ваша ангельская кровь?
– Идем, сестра, – Эохайд тоже довольно улыбнулся. – Король ждет.
Этна сплюнула на землю, развернулась и вышла следом за братом. Шаги стихли, остались только сумрак и тишина. Холодная, давящая тишина. От слабого света факелов высоко на стенах утешения было мало.
Вся сила оставила Эмму – так вода вытекает сквозь пробитую дамбу. Она рухнула на пол посреди клетки, стараясь держаться подальше от шипов.
– Джулиан, – прошептала она, – что нам делать?
Он упал на колени рядом. Кожа его покрылась различимыми даже в полумраке мурашками. Кровавая тряпка на запястье словно мерцала призрачным светом.
– Я нас сюда завел, – процедил он сквозь зубы. – Я и выведу.
Эмма открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Это была правда: прежний Джулиан – ее Джулиан – прислушался бы, когда она сказала там, у комнаты Пепла, что здесь что-то не так. Он бы доверился ее инстинктам. В первый раз за всю дорогу она едва не заплакала по тому Джулиану, словно он уже умер… словно этот, новый, был не просто временный. Может быть, тот Джулиан уже не вернется назад.
– Уверен?
– Думаешь, я собираюсь сдохнуть тут? У меня пока еще есть инстинкт самосохранения, Эмма, и он распространяется на тебя тоже. И я знаю, что я сейчас лучший Охотник… чем был.
– Охотник – это не просто быстрые рефлексы и сильные мускулы, – она прижала ладонь к его груди, чувствуя лен рубашки. – Настоящий Охотник – он здесь.
«Здесь, где ты сломан и никак не починишься».
Сине-зеленые глаза были единственным пятном света в этой серой мгле – даже лозы кругом были цвета металла.
– Эмма… – начал он.
– Это точно они!
Эмма подскочила от неожиданности. Все вокруг залил свет – и не какой-нибудь. Бело-серебряный свет лился из камеры напротив: в ней виднелись два силуэта – они глядели на них сквозь лозы, и у одного в руке был рунический камень.
– Магический свет, – ахнул Джулиан, вскакивая на ноги.
– Джулиан? Эмма? – позвал тот же голос – очень знакомый, удивленный, обрадованный.
Свет сделался ярче. Теперь их соседей по узилищу было видно яснее. Эмма вскочила.
– Это мы – это Джейс и Клэри!
16. Качая тьму
Стража провела Марка и Кьерана через башню с завязанными глазами, так что если на Кьерана и были еще какие-то реакции, Марк их не увидел. Зато он слышал, как Обан и Мануэль со смехом обсуждают, что Король сделает с Кьераном и с ним самим заодно, и бессильно бился в наручниках. Кьеран же их слышит – как им не совестно? Что за человеком надо быть, чтобы вот так радоваться чужим мучениям?
Наконец их привели в лишенную окон каменную залу и там оставили, так и не расковав. Обан хотя бы сорвал с них повязки.
– Поглядите друг на друга в последний раз перед смертью, – со смехом напутствовал он их, уходя.
И да, Марк посмотрел на Кьерана. В комнате было полутемно; свет слабо сочился через решетку высоко вверху. Тут было тесно и жутко, как на дне лифтовой шахты.
– Здесь и должно быть страшно, – сказал Кьеран, не дожидаясь вопроса. – В этой комнате Король держит пленников, прежде чем они предстанут перед троном. Она для того и нужна, чтобы пугать.
– Кьеран, – Марк придвинулся поближе. – Все будет хорошо.
– Вот это мне и нравится в смертных, – его друг болезненно улыбнулся. – Вы говорите такие вещи просто утешения ради, независимо от того, правда это или нет.
– Что тебе дала та девочка? Малышка на лестнице?
Волосы Кьерана даже в тени были сине-черными.
– Цветочек, – руки у принца были связаны спереди: он разжал ладонь и показал смятый цветок. – Белый нарцисс.
– Прощение, – Кьеран удивленно воззрился на него: королевское образование, кажется, не уделяло достаточно внимания языку цветов. – У цветов есть свой смысл. Белый нарцисс означает прощение.
Принц уронил цветок.
– Я слышал, что говорили люди, когда нас вели сквозь толпу. Но я ничего этого не помню.
– Это отец заставил тебя забыть? – руки у Марка начали болеть.
– Нет, думаю, это просто было неважно. Думаю, я был добр к ним, просто потому что я принц – высокомерный, беспечный… мне просто шла доброта, но я с тем же успехом мог быть и жестоким. Не помню, чтобы я спасал фермы или детей. Жизнь была так легка тогда… я был пьян ею. И не заслужил ни благодарности, ни прощения.
– Кьеран, ты…
– А в Охоте я просто думал только о себе.
Белые пряди пронизали его волосы. Он прислонился затылком к каменной стене.
– А вот и нет, – возразил Марк. – Ты думал обо мне. Ты был добр ко мне.
– Я хотел тебя, – его рот сложился в жесткую гримасу. – Я был добр к тебе, потому что мне же от этого была польза.
Марк покачал головой.
– Когда мы, смертные, говорим, что все будет хорошо, – это не просто утешения ради, – сказал он. – Это еще и потому, что мы, в отличие от фэйри, не верим в абсолютную истину. Мы несем в мир свою собственную правду. Я верю, что все будет хорошо, и от этого мне не так страшно… и я как будто становлюсь чуть-чуть счастливее. А ты сейчас злишься на себя и потому веришь, что все тобой сделанное делалось из чистого эгоизма.
