К 1998 году российские олигархи до такой степени разграбили страну и изуродовали финансовую систему, что страну постиг банковский кризис. В одночасье десятки миллионов россиян оказались за чертой бедности, поскольку их сбережения съела гиперинфляция. Рубль ничего не стоил, зато повсюду царил доллар, который, впрочем, был доступен лишь тем, кто и так лопался от богатств, нажитых на криминальной стезе или на разграблении государственной собственности (если эти источники наживы вообще можно было различить). Черная икра же оставалась непотопляемой твердой валютой и стала цениться еще выше.
Из прикаспийских регионов икра просачивается через границы всеми способами и во всех направлениях. Из российского черноморского порта Новороссийск мафия ежедневно отправляет сотни человек на пароме в турецкий Самсун. Все они вывозят туда по 250 граммов икры, разрешенных к вывозу одному человеку. Попав в Турцию, икра получает всемирную известность как легальный турецкий продукт, и оттуда ее можно экспортировать без всяких весовых ограничений. Поскольку билет на паром туда и обратно стоит около 10 долларов, все получают немалую выгоду, и никто не нарушает закон. Незначительное количество этой икры попадает в рыбные рестораны на стамбульской площади Таксим, однако львиная доля вывозится в Объединенные Арабские Эмираты, в роскошные отели, где ею лакомятся богатые европейцы и арабы, которые задают новые стандарты ненужной роскоши. Впрочем, южный икорный маршрут бледнеет по сравнению с истинным центром экспорта икры – Москвой. Восемьдесят процентов нелегальной икры транспортируется через российскую столицу для внутреннего употребления или экспорта.
Коллапс коммунистической сверхдержавы, Советского Союза, стал самым важным отдельно взятым событием, которое за последние два десятилетия позволило организованной преступности всего мира расти в геометрической прогрессии. Едва ли не в одночасье он стал поводом для хаотической борьбы за богатства и выживание, и этот водоворот насилия увлек за собой едва ли не каждого жителя страны.
В этой атмосфере смерти, где были и жестокие бои на Кавказе, и перестрелки в городах и городках, новый класс капиталистов пользовался вакуумом власти, захватывая целые отрасли и шаря по сундукам государства. Это сопровождалось такой оргией потребления, которую страна последний раз видела в прошлом столетии, при царе Николае, и в этот драматический кошмар оказались быстро вовлечены даже такие могущественные структуры, как КГБ и Советская армия. Перемены охватили не только Советский Союз, но и другие страны: из России потекли деньги, которым требовались безопасные убежища – иногда законные, но по преимуществу нелегальные. И сердцем этих беспрецедентных событий стала Москва.
Москва начала 90-х являла собой исключительное, захватывающее зрелище – и одновременно зрелище ужасающее, страшное до дрожи, если вы были тем человеком, которого там ждала пуля. В 1993 году, когда я ненадолго приехал в Москву, там уже вовсю стреляли; роскошные проститутки спокойно подыскивали себе клиентов средь бела дня; рестораны, в угоду новым русским, ломились от самых экзотических блюд и дорогих вин, а ночи были залиты огнями казино. К тому времени я уже свыкся с хаосом югославской войны, чья отвратительная логика была хотя бы понятной. Но Москва? Когда в начале 70-х я впервые попал в советскую столицу, то поразился тому, какой она была безрадостной. Ее грандиозные здания в 1993 году были теми же, что и 20 лет назад, однако постичь умом эту появившуюся вдруг энергию и вспухшее гнойником богатство было трудно. Я провел целый вечер в недавно открывшемся ресторане, за блюдами, которые, должно быть, тянули на несколько звезд по классификации «Мишлен». Я наслаждался каждым кусочком еды и просто не мог представить себе, что это была та же самая Москва жесткого черного хлеба, яиц вкрутую и водянистого супа. Это была Россия из мира фантазий. От прежних времен осталось лишь самоуверенное жизнелюбие и веселое безразличие ко всему нерусскому. Русские, как и американцы, живут в такой большой стране, одаренной такой многообразной экономикой, что у обычных людей не много причин интересоваться чем-то еще, помимо собственной страны. А москвичи почти вовсе не интересуются тем, что творится за пределами их необычного города, – так было даже в советское время. За два года, прошедшие с 1991 года, когда я был в Москве последний раз, она успела преобразиться в захватывающее дух вавилонское столпотворение, с перестрелками, частной инициативой, деньгами, насилием и развлечениями.
Владимир Рушайло покачал головой и сочувственно улыбнулся бизнесмену, который сидел напротив.
– Я не могу его взять, Артем Михайлович.
– Почему нет?
– Во-первых, не было на это заказа и никто за это не заплатил, а во‐вторых, если не взять с поличным, тогда нужно вести гнусное и долгое следствие, которое может закончиться ничем. – Начальник отдела МУРа, занимающегося организованной преступностью, Рушайло говорил, будто извиняясь, однако не мог понять, чего ради кому-то из его людей надо было вмешиваться в это дело.
– Вот когда он вас обстреляет или похитит, – поддержал один из подчиненных Рушайло, – тогда мы его и возьмем.
Артем Тарасов довольно ясно понимал смысл сказанного: лужа крови на асфальте – это для милиции веская причина вмешаться. Но угрозы? Если бы чудовищно перегруженная делами милиция бралась за расследование обычных угроз, то тот дикий цирк, каким была Россия начала 90-х, быстро исчез бы в лавине настоящей анархии.
Тарасов вздохнул. По всей видимости, он был обречен продолжать неприятный спор с бывшим деловым партнером, требовавшим возместить ему несколько миллионов долларов. Он просто оказался одним из десятков тысяч россиян, которые стали жертвами вымогателей-рэкетиров.
Оглядываясь назад, Тарасов считает, что был тогда наивен. «Говорят, что акулы только тогда устремляются убивать жертву, когда почувствуют ее испуг. И я явно не понимал, какие серьезные люди стояли в то время за бандитами, поэтому не боялся так сильно, как, наверное, надо было бы бояться», – размышлял он.
За приятными манерами Тарасова кроется его исключительное деловое чутье, превратившее его из коммунистического бюрократа в первого в России миллионера, после того как в 1988 году реформы Горбачева дали зеленый свет частной инициативе. «Мы начинали с того, что чинили иностранные телевизоры… Ребята умудрялись на советских транзисторах собирать схемы, которые заменяли японские детали. Советские транзисторы и микросхемы превышали все допустимые размеры и не влезали в японские телевизоры и магнитофоны. Но мои умельцы умудрялись протискивать их в пластмассовые корпуса аппаратуры вместе с кучей проводов… Самое интересное, что после этого техника работала!.. Потом я открыл брачное бюро знакомств… Я за одну неделю выручил тысячи долларов, но милиция почти немедленно закрыла это дело – якобы за «аморалку». Мне пришло в голову, что рынок для этих услуг был огромным».
В 1988 году советский лидер Горбачев своим законом о кооперативах сделал возможным частное предпринимательство, тем самым впервые за шестьдесят лет разрешив таким фигурам, как Тарасов, открывать в России свое дело. Но предприниматели убедились: едва дело вставало на ноги, развивалось и начинало приносить прибыль, оно привлекало конкурентов. «А соперники могли воспользоваться чем угодно, чтобы пробиться на твой рынок, в том числе и насилием», – объяснял Тарасов.
