«С обеих сторон собралась целая армия – человек по 30–40. Клуб Володи Семаго на Таганке был оккупирован совершенно отъявленными головорезами, в открытую обвешанными оружием, один вид которых нормальному человеку внушал ужас…
Воры в законе со своей приближенной свитой уселись за столом в банкетном зале напротив Малика и Шамада, а меня с моим телохранителем посадили в соседней комнате и велели ждать. И вдруг буквально через секунду я услышал дикий крик за стенкой, взорвавший тишину переговоров.
– Зачем вы пришли? Что вы связываетесь с этим барахлом! – орали наши на воров. – … Он просто сволочь! И вообще, кто вы такие?
– Мы – воры в законе! – кричали те. – А вы кто такие?
Поскольку все были вооружены, до начала стрельбы, очевидно, оставались какие-то минуты. Меня вызвали в зал. Все выглядело, как в гангстерском фильме, и казалось нереальным».
Оценив ситуацию, Тарасов принял правильное решение и сбежал. Он был, по всей видимости, первым олигархом, или протоолигархом, и ему повезло, что с этой «стрелки» он ушел живым. Присутствие бизнесмена на такой встрече, в разгар нерешенного спора, было делом необычным. Встречи между рэкетирскими группировками, или «крышами», с целью «перетереть» проблемы с соблюдением договоров были повседневным явлением. Однако сама природа «стрелки» предполагала ту опасность, что она перейдет в разборку – то есть в перестрелку. Вот как говорит об этом Вадим Волков, ведущий российский исследователь тех, кого он называет «дикими предпринимателями»:
«Проигнорировать или пропустить «стрелку» нельзя. Дело не в том, что неявка на «стрелку» автоматически означает поражение: это вредит репутации… Примечательная особенность «стрелки» – это ее семиотика. Улаживая что-то на «стрелке», ее участники упоминают не много подробностей, зато подают друг другу незаметные знаки… Все дикие предприниматели очень восприимчивы к этим знакам и умеют их читать, потому что те, кто не умеет, долго не живут. Важнее всего здесь – умение предсказать, не закончится ли все стрельбой, и подготовиться. Сколько народу следует взять на «стрелку»? Должны ли все они быть вооружены и готовы стрелять?.. Стоит ли рисковать?»
Отношения Тарасова с его «крышей» являются отражением отношений олигархов с организованной преступностью в целом. Миллионеры и миллиардеры не могут просто так, без покровительства рэкета, получить прибыль и положить ее в свой карман, а бандиты процветают, поскольку олигархи нуждаются в безопасности. Чем состоятельнее олигарх, тем обширнее и богаче его «крыша»: каждый обеспечивает обогащение другого.
От классических мафиозных семей итальянского юга, Нью-Йорка или Чикаго российские рэкетиры 1990-х годов отличаются тремя особенностями.
1. Российские гангстеры неизбежно оказывались инструментом, обеспечивавшим переход от социализма к капитализму.
Несмотря на все убийства и перестрелки, российский криминалитет в действительности обеспечил определенную стабильность в период переходной экономики. Разумеется, по нормальным стандартам, вымогательство, похищение людей и убийства покажутся весьма суровым «полицейским режимом», а автоугоны и трафик наркотиков и женщин большинство из нас не сочтет законным деловым начинанием. Однако Россия находилась не в нормальных условиях. От организованной преступности не свободно ни одно общество, разве что такое, которое держится на жестоких репрессиях (хотя в Северной Корее уровень организованной преступности, безусловно, очень низок, бюджет этого государства в значительной степени зависит от продажи наркотиков преступным синдикатам соседних стран). Но если в такой огромной стране, как Россия, с такими природными богатствами и в период эпохальных изменений в мировой экономике одни правила игры (пятилетний план) заменить другими (свободный рынок), столь масштабные изменения обязательно предоставят исключительные возможности сообразительным, сильным или удачливым (олигархам, организованной преступности или бюрократам, власть которых внезапно перестало контролировать государство). Вне всякого сомнения, Ельцин и его правительство допустили ряд вопиющих ошибок. Однако в то время они подвергались сильному экономическому давлению, поскольку рушащаяся советская система больше не могла обеспечить снабжение населения продуктами питания, а инфляция достигала не менее 150 % (еще до либерализации цен) и останавливаться не собиралась. Необходимо было что-то предпринимать.
Как показали подсчеты российского правительства, сделанные в середине 1990-х годов, от 40 до 50 % экономики страны находилось в «сером» или «черном» секторах, и именно в этом контексте Россия и остальной мир должны рассматривать феномен организованной преступности: она возникла в обстановке хаоса и была исключительно жестокой, однако ее происхождение изначально объясняется рациональной реакцией на весьма необычные социально-экономические условия.
2. В отличие от традиционных американских и итальянских мафий, участники российских банд не были связаны узами «верности семье». Нормы воровского мира (благодаря которым воры пользовались уважением и признанием) в условиях примитивного российского капитализма продержались лишь несколько месяцев.
Очень скоро и сам титул вора в законе был выставлен на продажу. Теперь его можно было просто купить, а не зарабатывать единственно возможным способом – многолетними тюремными сроками. Этот обесценившийся авторитет вора рухнул под ударами уличных банд и разветвленных мафиозных бизнесов, а с ним пала и строгая иерархия воров, существовавшая в советских тюрьмах.
Чеченская мафия была одной из самых агрессивных и ужасных группировок из всех, возникших в Москве или где-либо еще.
Одной репутации этих бесстрашных и жестоких бандитов часто было достаточно, чтобы запугать противника или убедить бизнесмена перейти под чеченскую «крышу». Впрочем, ее члены набирались не с одного только Кавказа и тем более не из одной Чечни: «Чеченскую мафию не следует путать с повстанцами, которые воюют в Чечне; она стала торговой маркой, франшизой – «Мак-Мафией», если хотите, – объясняет Марк Галеотти, который последние пятнадцать лет занимается изучением российской преступности. – Они продавали наименование «чечены» рэкетирам из разных городов – конечно, при условии, если те им платили и всегда держали свое слово. Если какая-то группировка относила себя к «чеченам», но не осуществляла своих угроз, она обесценивала бренд. Тогда к ним приходили настоящие чеченцы». Таким образом, российская мафия в процессе своего развития руководствовалась не верностью «семье», а исключительно деловыми контактами. Сколько мне заплатят? За кого? Какая мне от этого польза? Это означало, что они были непредсказуемы, изменчивы и опасны.
3. Подобные организации исчислялись в России тысячами, в отличие от американской коза ностра с ее пятью семьями.
В 1999 году в России было зарегистрировано свыше 11,5 тыс. «частных охранных предприятий», в которых работало 800 тыс. человек. Из них почти 200 тыс. человек имело лицензию на ношение оружия. По оценкам МВД России, это распространение огнестрельного оружия вызывало увеличение числа обычных и заказных убийств. К 1995 году в России ежегодно совершалось по несколько тысяч убийств, главным образом в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге и других крупных деловых центрах. В 1997 году действовали такие расценки на устранение соперника: 7 тыс. долларов за «клиента» без телохранителей и до 15 тыс. долларов, если у него были телохранители. Как это ни парадоксально, если вы не были бизнесменом или бандитом из «крыши», в Москве можно было чувствовать себя в большей безопасности, чем в большинстве других крупных городов. «Солнцево было одним из самых безопасных мест в России, – рассказывает Алексей Мухин, один из самых проницательных московских обозревателей, занимающихся криминальными группировками. – Там на вас не нападут на улице, поскольку там – вотчина солнцевской группировки, которая испытывала неподдельную гордость за свою родину».
