После того как в 1993 году ЮАР открыла свои границы, в страну переселилось около 60 тыс. нигерийцев. На первых порах их встречали тепло, поскольку Нигерия играла важную роль в движении солидарности с борцами против апартеида. Нигерия тоже была большой африканской страной, и в АНК, партии Нельсона Манделы, многие были убеждены, что стратегическое сотрудничество между двумя этими странами является залогом спасения Африки.
Но очень быстро радушие сменилось обидой. Пока новое правительство пыталось взять под свой контроль переход от апартеида к правлению черного большинства, в стране резко подскочила безработица, создав крайне болезненную ситуацию, которая породила ксенофобию. Весь спектр политических партий всех трех сообществ – белого, черного и цветного – требовал положить конец иммиграции, а слово «нигериец» стало ругательством, которым клеймили всех иностранцев. Вот почему при первой встрече Кингсли Нобл заверил Люси Тшабалалу, что он приехал из Ганы: еще до выборов 1994 года слово «нигериец» уже имело оскорбительный оттенок.
Но самое главное, в Южной Африке, где всего за несколько месяцев преступность превратилась в одну из важнейших политических, социальных и экономических проблем, к нигерийцам уже приклеился ярлык преступников. Хиллброу, или «Маленький Лагос», стал центром нигерийской общины в Йоханнесбурге. Этот район стал самой страшной «запретной зоной» в одной из самых криминализированных стран мира.
Впрочем, несмотря на репутацию людей безжалостных, преступные группы южноафриканских нигерийцев (или, если точнее, игбо, составлявших среди них 80–90 %) клали в основу своей деятельности отказ от насилия. В Хиллброу и в других частях Южной Африки они принесли с собой эгалитарную систему племенных советов, которая предполагает, что за территории нельзя воевать – можно лишь спорить о них и приходить к соглашению. «Перетирать, а не стрелять» – так мог бы выглядеть их девиз.
Тем не менее южноафриканцы стали видеть в нигерийцах злейших преступников, поскольку те всегда были на виду, неустанно стремились расширять потребление наркотиков и продажной любви среди всех южноафриканских сообществ, а заодно давали дополнительные поводы убеждаться в их непревзойденном умении устраивать аферы и мошенничества.
При апартеиде в криминальной среде так же, как и в других областях жизни, существовала сегрегация: молодые негры, мулаты и белые не водили знакомств друг с другом, поэтому «перекрестного опыления» культур почти или вовсе не происходило. Потребление наркотиков также было очень четко разграничено: черные курили местную южноафриканскую марихуану, которая называлась «дагга» или «зол», мулаты курили «пуговицы» – толченые таблетки мандракса местного производства, приправленные низкосортным золом, а немногочисленные белые употребляли героин, а реже – кокаин: поскольку при апартеиде существовал жесткий контроль над границами, эти наркотики были редкостью, и белые также употребляли их крайне нечасто.
Нигерийские наркоторговцы быстро установили, что этот рынок уже подготовлен к «диверсификации», поэтому начали знакомить различные сообщества с новыми наркотиками. Теперь даггу стали активнее употреблять цветные и белые, а «пуговицы» стали выходить за пределы привыкших к ним цветных районов и городков. Благодаря этому «бюро добрых услуг» нигерийских наркодилеров белая, черная и цветная молодежь стала чаще контактировать между собой.
К 1994 году Нигерия стала новым и весьма значительным центром распространения кокаина с Запада на Восток и героина – в обратном направлении. А поскольку употребление героина в Южной Африке продолжает быть весьма редким, во всех трех сообществах стали весьма популярны кокаин и крэк
[27]. А для того, чтобы пробиться на южноафриканский рынок, нигерийцам нужны были «мулы». Мулы – это люди, обычно очень бедные, которые сознательно или сами того не зная перевозят наркотики к месту их розничной продажи. Нигерийцам мулы были нужны, чтобы ввозить в страну кокаин, а героин вывозить из Южной Африки в Соединенные Штаты. Героин из Афганистана и стран Золотого Треугольника доставлялся в соседнюю Танзанию или Мозамбик по другим каналам, обычно через пакистанцев и восточноафриканцев, хотя в Таиланде за это ловили и наказывали именно нигерийские группировки.
Люси Тшабалала даже не догадывалась, что «ганец» Кингсли Нобл, ее богатый покровитель-игбо, торговал героином и кокаином – не догадывалась, пока в дверь их номера в отеле не постучали. Стук был сигналом нигерийцев: один удар, а затем тихое постукивание-арпеджио пальцами по двери. «Это не было громовое «бум-бум-бум!», характерный южноафриканский стук в дверь», – рассказывала Люси, грохнув для примера по столу. Так что, поскольку постучались нигерийцы, Кингсли Нобл открыл дверь.
«В комнату вломились двое копов, белый и черный, и заорали: «Где кока? Где твоя вонючая кока?» – и наивная Люси удивилась, с чего это вооруженная полиция проводит рейд по конфискации кока-колы? Полиция заперла Люси в шкафу. «Мне было так страшно – я подумала, что сейчас меня в этом шкафу и пристрелят». Но она слышала только крики Нобла, которого избивали рукоятками пистолетов и ногами, стараясь выбить из него сведения о том, где он прячет свой товар. Ушли они с пустыми руками, и когда Люси удалось выбраться из шкафа, она увидела Кингсли, который корчился на полу в луже крови. Чтобы помочь ему выбраться из этой заварухи, Люси в итоге согласилась перевезти в Соединенные Штаты груз золота, но за день до ее рейса Кингсли и его босс потребовали, чтобы вместо золота она везла героин, благодаря которому зарю новой эпохи для Южной Африки Люси встретила во тьме американской исправительной системы.
Люси была не одна. Самые разные ни в чем не повинные люди попадали в силки инженеров новой теневой экономики. Преступность, словно пиявка-убийца, высасывала кровь и жизнь из новой Южно-Африканской Республики, лишая ее сил и погружая в страх и неуверенность. Страницы местной и иностранной прессы запестрели историями об убийствах, угонах машин, вымогательстве, изнасилованиях, злостном хулиганстве, бандитских войнах и очередном наплыве наркомании.
Обычные люди жили, в большинстве своем, терзаемые страхом перед спонтанными актами насилия или перед каким-нибудь случайным кошмаром, вроде того, в который угодила Люси Тшабалала. В 1990-х годах по числу убийств Южная Африка вышла едва ли не в мировые лидеры – опережала ее только Колумбия. О том, насколько серьезной была эта проблема, говорит тот факт, что по уровню убийств даже Ямайка в то время отставала от ЮАР на 30 %. Если переводить показатели в точные цифры, это означало, что ежегодно около 20 тыс. южноафриканцев становились жертвами своих соотечественников (в 2005 году в ЮАР было зафиксировано почти 52 тыс. изнасилований, а если учесть стандартное соотношение зарегистрированных и незарегистрированных изнасилований, цифра получается астрономическая).
Но даже самым ожесточившимся южноафриканцам не стоило бы винить нигерийцев в таком приросте насильственных преступлений. В действительности, как мы знаем, волну беспорядков и террора породило само южноафриканское общество – оно явилось порождением апартеида и открыло путь к беспрецедентному уровню насилия и прочих преступлений в ЮАР, к чему самым опасным образом примешивалась взаимная неприязнь между этническими сообществами. Эта патологическая связь, наглядным следствием которой стала уличная преступность, служила ширмой для деятельности куда более серьезных международных криминальных синдикатов, которые с радостью окапывались повсюду в Африке, но именно ЮАР считали своей главной добычей.
