– Ты загадал желание? – спрашиваю я с нескрываемым интересом.
– Да. – Джош кивает на дверь.
Я легонько шлепаю Джошуа по руке вилками. Он хватается за них и тянет на себя, вынуждая меня сесть рядом. Мы смеемся, уплетая торт прямо из коробки, но вскоре я наедаюсь и валюсь на кровать. Через несколько минут Джош отставляет тарелку и падает рядом со мной, а затем издает довольный стон. Я хватаю его за правую руку и в свете лампы вижу, как он морщится. Я сразу же отпускаю его:
– Воспаление сухожилий?
– Все нормально, – морщится Джош.
Я сердито смотрю на него.
– Ладно, – признается он. – Сейчас очень больно.
Какое-то время мы молча смотрим на его сведенную судорогой руку.
– О-о… – печально говорю я. – Mon petit chou
[34].
Джош удивленно вскидывает голову. Я впервые так ласково назвала его – мой милый. Это как назвать кого-то «моим сладким»
[35]. Я вижу, что Джошуа это нравится, но он все равно отводит взгляд.
– Я все еще нервничаю рядом с тобой, – бормочет он.
– Правда? – тихонько смеюсь я.
– Я кажусь себе… неуклюжим. А ты словно фарфоровая куколка… Такая идеальная. Хрупкая, милая, симпатичная…
– Не бойся, если ты прикоснешься ко мне, я не разобьюсь, – улыбаюсь я.
– Нет? – Джош улыбается в ответ.
– Нет. И с тобой тоже не приключится ничего дурного…
Я снова беру его за руку и нежно глажу его пальцы. Его сухожилия так напряжены, что кажется, будто под кожей у него натянуты веревки. Он морщится от боли. Я замираю, но тут черты его лица смягчаются, а во взгляде появляется мольба. Я нажимаю сильнее, и Джош закрывает глаза. Еще сильнее – и он издает стон. Я медленно растираю каждый палец, вверх и вниз, один за другим. Его мышцы слегка расслабляются, но вряд ли это надолго. Джош слишком много работает.
– Надо делать это почаще, – вздыхаю я. – Твоей бедной руке нужна помощь.
* * *
– Я в порядке. – Джош приоткрывает один глаз.
– Ты шутишь? При таком темпе ты к двадцати годам превратишься в калеку. – Я продолжаю массировать его руку. – Ты ходил к врачу?
– Мне уже лучше, – ворчливо говорит Джош и высвобождает руку.
– Извини…
Его слова жалят.
Но тут Джош вдруг задорно улыбается:
– Я не это имел в виду.
А потом он наклоняется, тянется к своему рюкзаку на полу и достает… брашпен.
– О-о… – Мои плечи расслабляются. – Ты хочешь порисовать.
– Да… – шепчет он. – Тебя…
Это поднимает мне настроение. Я тянусь за его блокнотом, но Джош качает головой.
– Нет, – говорит он. – Я хочу порисовать на тебе.
Воздух наполняется предвкушением. Я вздыхаю. Джош покрывает поцелуями мою шею, отчего глаза у меня закрываются. Поднимается вверх к подбородку, а затем накрывает мои губы своими. Я отвечаю ему, и поцелуй становится более глубоким, страстным и жадным. Джош скользит рукой по моим голым ногам, остановившись лишь на бедрах, когда натыкается на подол юбки. Другой рукой он сжимает низ моего свитера. И замирает, ожидая моей реакции.
Мы смотрим друг на друга. Его глаза потемнели, а зрачки расширились.
Не сводя взгляда с Джошуа, я снимаю свитер. Под ним у меня шелковая майка. Я тянусь, чтобы снять и ее, но Джош останавливает меня.
– Я хочу начать здесь, – говорит он.
Джош помогает мне подняться на ноги, а затем, склонив голову, изучает свое полотно – мою бледно-молочную кожу. А потом приступает к работе. Кончик брашпена нежно касается моего плеча. Его линии то длинные и аккуратные, то короткие и небрежные. Я закрываю глаза. Чернила медленно ложатся на мою кожу. Кисточка щекочет верхнюю часть грудной клетки, шею, руки, затем ноги, икры и заднюю часть коленок… Мои бедра…
У меня перехватывает дыхание.
– Смотри, – с придыханием шепчет он.
Открыв глаза, я подхожу к зеркалу. Меня покрывают садовые розы, компасы с вращающимися стрелками, кружащиеся в воздухе листья, необитаемые острова, деревья Джошуа и замысловатые геометрические фигуры. И это прекрасно. Я прекрасна.
Я с удивлением поворачиваюсь к Джошуа, и он протягивает мне брашпен.
– Твоя очередь, – говорит он.
У меня от страха скручивает живот.
– Ты же знаешь, что я не умею рисовать, – шепчу я, стараясь скрыть смущение.
– Это неправда, – возражает Джошуа. – Все умеют рисовать.
– Не так. – Я качаю головой, показывая на свое тело.
Джош снимает футболку. Святые небеса! Он такой красивый, что можно разрыдаться.
– Я не знаю, где начать, – говорю я.
Он вкладывает брашпен в мою руку и целует меня в уголки губ, сначала в один, затем в другой.
– Я помогу тебе. – Мы вместе рисуем сердечко на его груди. Я смеюсь, и он тоже заливается смехом. – Видишь? – спрашивает он. – Это легко.
И я… рисую.
Мои линии не такие уверенные, а фигуры не так разнообразны, а потому я быстро решаю остановиться на кругах и завитках. Под пристальным взглядом Джошуа я покрываю рисунками его грудь, шею, спину, руки, пальцы… Его живот.
– Ну вот, – говорю я. – Больше не осталось места.
Джош долго рассматривает себя в зеркале, и я присаживаюсь на краешек кровати. Наконец, любимый поворачивается ко мне:
– Спасибо.
И по какой-то причине именно сейчас я краснею по-настоящему.
– Тебе нравится?
– Я люблю… – Его слова повисают в воздухе, и комнату заполняет напряженная тишина.
Что он хотел сказать?
Джош садится рядом, прижимается лбом к моему, закрывает глаза и говорит:
– Айла Мартин, я влюблен в тебя.
Моя вселенная взрывается.
– Я тоже люблю тебя, Джош. Очень сильно люблю.
Мы сжимаем друг друга в объятиях, чернила с его груди отпечатываются на моей майке. На ткани ясно проступает очертание сердца. Я опускаюсь на спину и тяну Джошуа за собой. Он отодвигается, пытаясь скрыть реакцию своего тела, но я лишь сильнее прижимаюсь к нему. Мы целуемся с упоением. Вместе снимаем мою майку. Чернила размазываются еще сильнее и покрывают мою грудь. На наших телах и пледе остаются отпечатки рук. Я расстегиваю ремень и ширинку на его джинсах, а затем мы перекатываемся и натыкаемся на торт. Ореховый бисквит, шоколадный мусс и черные чернила…
