И после этого я сделала то, что клялась себе никогда не делать: погуглила его домашний адрес. Уверена, волны моего стыда ощущались даже за пределами штата. Но именно этот заключительный шаг в преследовании привел меня к информации, которую я искала все это время. На сайте отца Джошуа я наткнулась на фотографию, на которой мой любимый вместе с родителями выходит из аэропорта в Вашингтоне. Снимок сделали через два дня после нашей встречи в «Кисмет», ниже сообщалось, что сенатор и его семья проведут в столице все лето. Отец Джошуа на фото выглядел величественным и самодовольным. Ребекка Уассирштейн махала в камеру, сверкая профессиональной белозубой улыбкой.
А что же их сын?
Джош следовал за родителями, опустив голову и сжимая в руке блокнот. Я щелкнула на фотографию, чтобы увеличить ее, и заметила синюю наклейку в форме Америки.
Я там. Мой портрет в этом блокноте.
Я так и не увидела законченный рисунок. Интересно, что он рассказал бы обо мне случайному собеседнику? Да и вообще, смотрел ли Джош на рисунок после того вечера или просто перелистнул страницу? Меня все лето мучил этот вопрос.
И вот теперь Курт крутит ручку моей двери, возвращая меня обратно в реальность.
– Она болтается. Нужно починить ее, – в конце концов заявляет он.
– Сколько бы ты ни старался, ничего не меняется, – невпопад отвечаю я.
Друг нахмурился:
– О чем ты? Дверь комнаты, где ты жила в прошлом году, запиралась нормально.
– Забудь.
Я вздыхаю. Три месяца – долгий срок. Вся моя смелость улетучилась, и ее место заняли привычные уже мне стеснительность и страх. Даже если бы Курт увидел Джошуа в коридоре, я бы не вышла из комнаты.
Навалившись на дверь, Курт дождался характерного щелчка и плюхается ко мне на кровать.
– Двери должны запираться. И я не должен с такой легкостью сюда входить, – ворчливо заявил он.
– И все равно… – начала было я.
– Продолжаю это делать, – с усмешкой закончил он.
– Хотя это странно, да? – В моем голосе по-прежнему слышится благоговение, которое зародилось во мне в тот самый миг, как я вселилась в комнату. – Помнишь, кто здесь жил раньше?
– Ну, такое совпадение статистически маловероятно. Но не исключено.
За долгие годы я научилась игнорировать способность Курта разбивать надежды и уничтожать очарование момента, а потому я не обращаю внимания на его ответ. Ведь несмотря на лето, полное разочарований, несмотря на возврат на исходные позиции, я, Айла Мартин, теперь живу в комнате, которую в прошлом году занимал Джошуа Уассирштейн.
Это были его стены. Его потолок. А те черные жирные пятна на плинтусах и прямо над розеткой? Наверное, их оставил он. Остаток года я буду смотреть на ту же улицу в то же самое окно, что и он. Буду сидеть на его стуле, мыться в его душе и спать на его кровати.
Его кровать!
Я вожу пальцем по швам пледа. На нем вышита карта Манхэттена. Когда я живу на Манхэттене, я сплю под пледом с вышитой картой Парижа. Но под этим одеялом и этими простынями находится священное место, которое когда-то принадлежало Джошуа. Здесь он видел сны. И я хочу, чтобы это что-то да значило.
Дверь распахивается.
– У меня комната больше, – говорит Хэтти. – Эта похожа на тюремную камеру.
Да, надо будет починить замок.
– Это правда, – говорит Курт, потому что комнаты во дворце Ламберт размером с гардеробные. – Но сколько девчонок живет с тобой? Две? Три?
Моя сестра только начинает учиться в АШП – Американской школе в Париже. Когда я перешла в девятый класс, наша старшая сестра Джен училась здесь последний год. Сейчас настала моя очередь стать выпускницей, а малышка Хэтти уже девятиклассница. Она будет жить в другом общежитии на этой же улице. Ученики в Гривуа живут по несколько человек в комнате, находятся под постоянным контролем и соблюдают комендантский час. А здесь, в Ламберт, мы живем в собственных комнатах, за порядком следит всего один смотритель, и поэтому у нас значительно больше свободы.
Хэтти сердито смотрит на Курта:
– По крайней мере, мне не нужно прятаться от своих соседей.
– Ах ты, мерзавка! – вспыхивает он.
В прошлом году, когда я жила здесь, а Курт – в Гривуа, он спал в моей кровати чаще, чем в своей, потому что не мог найти общий язык с соседями. Но я не возражала. Мы с детства не раз спали в одной кровати, но с Куртом нас всегда связывала только дружба. Мы не укладываемся в стереотип «он мой лучший друг, но мы тайно любим друг друга». Если быть честной, то любовные отношения с Куртом я бы посчитала инцестом.
Хэтти щурится.
– Все уже собрались в лобби, чтобы отправиться на ужин. – Сестра говорит о наших родителях. – Поторопитесь.
Хэтти с силой хлопает дверью, которая тут же открывается снова.
Я нехотя слезаю с кровати.
– Жаль, что родители не отправили ее в пансион в Бельгии. Там тоже говорят на французском, – ворчу я.
Курт садится:
– Это же шутка, правда?
Так и есть. Моим родителям важно, чтобы мы с сестрами вместе проучились несколько лет во Франции. Мы живем на две страны. Получили начальное образование в Соединенных Штатах, а потом нас всех отправили в старшую школу во Францию. Но куда ехать дальше – выбирать уже нам. Джен выбрала колледж Смит в Массачусетсе. Я пока не определилась, где хотела бы жить. Меня одновременно привлекают парижская Сорбонна и нью-йоркский Колумбийский университет.
Курт накидывает на голову капюшон своей любимой темно-серой толстовки, хотя на улице тепло. Я хватаю ключи от комнаты, и мы уходим. Другу приходится обеими руками с силой дернуть дверь, чтобы она наконец-то закрылась.
– Тебе обязательно нужно поговорить об этом с Нейтом. – Курт кивает на одну из соседних дверей, за которой находится комната смотрителя.
Согласна. В комнате, где раньше жил Джош, есть свои недостатки. А еще она на первом этаже, поэтому в ней почти всегда шумно. Вообще-то, очень шумно, потому что ко всему прочему она находится у лестницы.
– А вот и он, – говорит Курт.
Я решаю, что друг говорит о смотрителе Нейте, но, проследив за его взглядом, останавливаюсь.
Он!
Джош в лобби ждет лифт. Менее чем за секунду все лето, полное пустыми мечтами, фантастическими планами, тревожными размышлениями, безвозвратно уходит в прошлое. Я закрываю глаза, чтобы успокоиться, чувствую головокружение. Мне физически больно смотреть на него.
– Не могу дышать, – то ли говорю, то ли хриплю я.
– Конечно можешь, – отрезает Курт. – Ты дышишь прямо сейчас.
Джош выглядит одиноким.
Не потому, что стоит один, а потому что он действительно одинок. Он держит в руке сумку с продуктами и смотрит на лифт, совершенно отрешившись от толпы за его спиной. Курт тащит меня в лобби. Лифт звенит, двери открываются, и Джош отодвигает старомодную решетку. Студенты и родители буквально вносят его внутрь – слишком много людей для такого маленького помещения, – и, когда мы проходим мимо, я вижу, как Джошуа морщится, оказавшись прижатым в углу к стене. Но выражение недовольства на его лице моментально сменяется равнодушием.
