Брайан не врал. Он знает обо мне немало, поэтому интересуется, получила ли я ответ из Дартмутского колледжа. Он подмигивает Джошуа в зеркало заднего вида, но тот не замечает. Он смотрит только на меня. Я не стала скрывать правду, что все еще жду ответа. Но я не говорю, что мне ответили из двух других университетов. Я еще не рассказала Джошуа, что меня приняли в Сорбонну.
Метрополитен-музей – одно из самых европейских на вид зданий на Манхэттене. Когда Джош подводит меня ко входу, кажется, будто на дворе вновь наступил октябрь. И мы снова в Париже. Белый фасад, гигантские колонны, длинная лестница. Жаль, что нам предстоит не свидание в музее д’Орсе, а фееричное знакомство с его родителями. Если даже миссис Уассирштейн вселяла в меня страх, то каков же сенатор?
Джош замечает выражение моего лица и ободряюще сжимает руку:
– Ты отлично справишься.
– Твои родители меня ненавидят, – говорю я.
– Они не ненавидят тебя, – горько усмехается он. – Они ненавидят меня.
– Давай вернемся ко мне домой и все это время будем целоваться в коридоре. – Я изо всех сил пытаюсь справиться со страхом.
Джош заговорщически улыбается:
– Здесь полно коридоров.
Я много раз бывала в Метрополитене, но главный зал музея неизменно производит на меня большое впечатление. Купола и арки величественного входа, так напоминающие мне расположенный неподалеку от нашего общежития Пантеон, украшены золотыми лентами, гирляндами из вечнозеленых растений и гигантскими елочными шарами. По залу разносится эхо разговоров множества шикарно одетых мужчин и женщин. Я рада, что маман помогла мне выбрать платье. По крайней мере, оно придает мне уверенности в себе.
Джош протягивает наши билеты пожилой женщине в жемчугах и черной блестящей блузке, и мы следуем за толпой в зал средневековой скульптуры, где проходит вечеринка. Он поддерживает меня за локоть, как и положено джентльмену, и мы выглядим так по-взрослому, так официально. Пары, окружающие нас, выглядят так же. Но им привычны такие пафосные вечеринки, а нам все в новинку. Я бы предпочла сейчас оказаться в своей комнате в общежитии, крепко прижаться к Джошуа и утонуть в его объятиях, но нам необходимо сдерживать себя, и это лишь усиливает мою нервозность.
Издалека слышится музыка, и Джош ведет меня на этот звук – в сторону от главной лестницы, через узкий зал с византийскими древностями, через еще один зал, где выставлен украшенный мраморной резьбой алтарь, и наконец мы оказываемся в зале средневековой скульптуры. Огромный зал с высоким потолком кажется сейчас меньше, чем я помнила. Со стен свисают разноцветные узорчатые знамена – красные, синие, желтые и белые. А под ними развешаны гобелены, на которых вытканы олени и дамы в средневековых одеяниях. В центре зала установлены огромные железные ворота – жемчужина коллекции. Это леттнер
[49] из какого-то испанского собора.
Рядом стоит огромная голубая ель, окруженная сотнями изящных статуэток восемнадцатого века. Само дерево украшено ангелочками, херувимами и гирляндами, похожими на свечи. Все это очень эффектно и очень… чопорно, официально.
– Счастливого агностического Рождества, – шепчет Джош. – Добро пожаловать на самую еврейскую рождественскую вечеринку в Америке.
Я улыбаюсь.
– Ну вот. – Он улыбается в ответ. – Почаще улыбайся.
Мы пытаемся отыскать родителей Джошуа – лучше сразу покончить со знакомством. Они стоят возле зловещей статуи, изображающей, как мне кажется издали, какого-то шута. Когда же мы подходим ближе, я понимаю, что остроконечная красная шляпа статуи – это митра
[50] епископа. Хорошо, что я не высказала свои предположения о статуе вслух. Хотя я все равно уже чувствую себя глупо.
Родители Джошуа стоят к нам спиной. Они держат в руках по бокалу белого вина и общаются с невысоким мужчиной в идеально круглых очках.
– Судья Ледерман, – шепчет мне на ухо Джош. – Из Верховного суда Нью-Йорка.
Да. Конечно. Ничего особенного.
– Джошуа, – с улыбкой произносит судья и подзывает нас к себе.
Я старательно делаю вид, будто в том, что судья Верховного суда штата знает моего парня, нет ничего особенного. Родители Джошуа оборачиваются. Их лица озаряются радостью, но уже через пару мгновений сменяются профессионально выверенными улыбками. Правда, я замечаю, что в глубине их глаз застыло любопытство. Джош ведет меня вперед, положив руку мне на поясницу. И в этот момент я чувствую себя слабой и ничтожной, этакой бедной родственницей, которую в любой момент можно легко выставить за порог.
– Судья Ледерман, – говорит Джош, – рад вас видеть.
Как странно слышать вживую этот чужой голос, который слышала лишь по телевизору.
– Позвольте представить вам мою девушку. Айла Мартин.
Судья пожимает мне руку:
– Какое прекрасное создание.
Ужас! Я расплываюсь в улыбке.
– Приятно с вами познакомиться, сэр.
– Мам, думаю, ты помнишь Айлу, – продолжает Джош, словно нашу последнюю встречу и вправду можно забыть. – Пап, позволь представить тебе мою девушку. Айла, это мой отец.
– Приятно с вами познакомиться, сенатор.
Подождите… Я правильно его назвала? Может, следовало сказать мистер Уассирштейн? Или сенатор Уассирштейн? А может быть, надо было просто сказать «сэр». Почему я так не сделала? О нет! Я же именно так назвала судью. А следовало обратиться к нему «ваша честь», или так его называют лишь в зале суда? Слава богу, отец Джошуа улыбается, и на его щеках появляются такие знакомые ямочки. Затем он жмет мою руку:
– Приятно с тобой познакомиться. Я столько о тебе слышал, что мне кажется, будто мы давно знакомы.
Я сбита с толку. Кажется, отец Джошуа говорит искренне, но… так ли это? Похоже, все дело в его привычке на публике всегда держать лицо. До этого момента я не осознавала, как мне повезло, что наше первое знакомство происходит на публике. Ведь отец Джошуа будет притворяться, что все круто, даже если это не так.
– Сэм, – обращается он к судье Ледерману, – Айла учится за границей.
– А… точно, – говорит судья Джошуа. – Я и забыл, что ты жил за границей. В Англии?
– Во Франции. Хотя заканчиваю обучение здесь, в Америке, – спокойно произносит Джош заготовленное объяснение.
Его родители с облегчением улыбаются, и до меня доходит, что люди, окружающие меня, настоящие профессионалы в этой сложной социальной игре. Все, кроме меня.
– Айла лучшая в своем классе, – говорит сенатор.
