– Входите.
Чандра вошел, и ему навстречу, как по команде, встали два детектива. Тут он, вероятно, заподозрил, что это полиция, и понял, что попал в западню.
– Садитесь, – обратился к нему Феликс. – Мне надо задать вам пару вопросов.
– Здесь очень душно, – сказал Чандра. И действительно, в комнате была небольшая печка, которую растопили докрасна. – Если позволите, я сниму плащ.
– Конечно, – великодушно согласился Феликс. Чандра стянул с себя плащ, повернулся, чтобы положить его на стул, и тут, прежде чем Феликс и оба детектива сообразили, что произошло, они вдруг заметили, что он побледнел и тяжело рухнул на пол. Снимая плащ, он сумел проглотить содержимое бутылочки, которую по-прежнему крепко сжимал в руке. Эшенден нагнулся к горлышку бутылки. В нос ударил терпкий запах горького миндаля.
Некоторое время все молча разглядывали лежавшего на полу человека. Феликс понимал, что виноват, и заметно нервничал.
– Мною будут недовольны? – спросил он.
– По-моему, вашей вины тут нет, – сказал Эшенден. – Во всяком случае, вреда он больше причинить не сможет. Что до меня, то я даже рад, что он покончил с собой, – сознание того, что его казнят, особой радости мне не доставляло.
Через несколько минут появился врач, который подтвердил, что Чандра мертв.
– Цианистый калий, – сказал он.
Эшенден понимающе кивнул.
– Пойду к мадам Лаццари, – сказал он. – Если она захочет остаться здесь еще на пару дней, я возражать не буду. Если же предпочтет уехать прямо сегодня вечером, пусть едет. Вы дадите указания своим людям, которые дежурят на вокзале, чтобы ее пропустили?
– Я сам приду на вокзал, – сказал Феликс.
Эшенден двинулся пешком обратно в Тонон. Идти приходилось в гору. Уже стемнело. Стояла холодная, ясная ночь; в черном безоблачном небе рельефно вырисовывался белый серп молодого месяца, и Эшенден из суеверия сунул руку в карман и погремел мелочью. В этот раз отель почему-то вызвал у него отвращение своей бездушной пошлостью. Пахло капустой и вареной бараниной. В вестибюле были развешаны рекламные плакаты железнодорожных компаний с видами Гренобля, Каркассона и лечебных курортов Нормандии. Он поднялся наверх и, постучав, приоткрыл дверь в комнату Джулии Лаццари. Она сидела за туалетным столиком и с отсутствующим видом, лениво, словно от нечего делать, смотрелась в зеркало, в которое Эшендена и увидела. Обратив внимание на его бледность, она и сама мгновенно переменилась в лице и так резко вскочила, что уронила стул.
– В чем дело? Почему вы так бледны? – вскричала Джулия и, повернувшись, устремила на Эшендена пристальный взгляд. В глазах у нее мелькнул ужас.
– Il est pris?
[31] – выдохнула она.
– Il est mort
[32], – отозвался Эшенден.
– Мертв?! Он принял яд. Успел все-таки. Не дался вам в руки.
– Что это значит? Откуда вы знаете про яд?
– Он никогда с ним не расставался, говорил, что англичанам живым не дастся.
Эшенден задумался. Про яд, стало быть, она умолчала. Впрочем, можно было догадаться и самому. Кто бы мог подумать, что Чандра покончит с собой таким романтическим способом?
– Итак, теперь вы свободны. Можете ехать куда угодно, препятствий мы вам чинить не будем. Вот ваш билет и ваш паспорт, а это – деньги, которые у вас отобрали при аресте. Хотите его видеть?
Она вздрогнула:
– Нет, нет.
– Никакой необходимости в этом нет. Просто я подумал, что у вас может возникнуть такое желание.
Джулия не плакала – видимо, все эмоции были давно израсходованы. Она впала в апатию.
– Сегодня вечером на испанскую границу будет послана телеграмма, чтобы вам не чинили там никаких препятствий. Советую вам как можно скорее покинуть пределы Франции.
Джулия молчала, да и Эшенден сказал все, что хотел.
– Простите, что был с вами так суров, – буркнул он на прощание. – Хочется надеяться, что худшее у вас уже позади и время сгладит горечь утраты.
Поклонившись, Эшенден повернулся к двери, однако Джулия его остановила.
– Погодите, – сказала она. – Могу я кое о чем вас попросить? Мне кажется, вы не такой бессердечный.
– Я к вашим услугам!
– Скажите, что будет с его вещами?
– Не знаю. А что?
И тут она сказала такое, чего Эшенден никак не ожидал:
– У него должны быть ручные часы, которые я подарила ему на Рождество. Они стоят двенадцать фунтов. Можно их забрать?
Густав
[33]
Когда Эшендена впервые отправили в Швейцарию на связь с несколькими засланными туда агентами, Р., который хотел, чтобы Эшенден имел представление о том, какого рода информация была бы желательна, вручил ему в качестве образца пачку отпечатанных на машинке бумаг – секретные сводки, поступавшие от агента, известного в разведке по кличке Густав.
– Лучше Густава у нас никого нет, – пояснил Р. – Его информация всегда обстоятельна и надежна. Отнеситесь к его отчетам с должным вниманием. Разумеется, Густав – хитрая бестия, но это вовсе не значит, что мы не должны требовать таких же точных сведений и от других агентов. Все зависит от того, насколько хорошо мы им разъясним, что от них требуется.
Густав жил в Базеле и представлял швейцарскую фирму с филиалами во Франкфурте, Мангейме и Кельне, благодаря чему имел возможность беспрепятственно ездить в Германию и обратно. Он путешествовал вверх и вниз по Рейну и собирал информацию о передвижении войск, производстве боеприпасов, настроениях в стране (этому Р. придавал особое значение) и других вещах, представлявших интерес для союзников. Густав регулярно отправлял жене в Базель шифрованные письма, а она тут же пересылала их в Женеву Эшендену, в чьи обязанности входило эти письма расшифровывать, извлекать из них нужную информацию и передавать ее по назначению. Каждые два месяца Густав возвращался домой и писал отчеты, служившие образцом для других агентов этого отдела разведки.
Руководство было довольно Густавом, да и Густав не мог пожаловаться на руководство; его сведения были так важны, что, помимо большего, чем у других агентов, жалованья, он, если добывал особо важные данные, получал еще солидную премию.
Так продолжалось больше года. Затем Р., отличавшийся редкой, главным образом интуитивной проницательностью, что-то вдруг заподозрил. Ему почему-то стало казаться, что Густав водит его за нос. Эшендену он об этом ничего не сказал (свои предположения Р. предпочитал держать при себе), однако велел ему ехать в Базель и в отсутствие Густава, который в это время находился в Германии, побеседовать с его женой. Характер этой беседы Эшенден должен был определить сам.
